открывающий двери ©
предысторияЛетом прошлого года ...Melly... в рамках игры "Тайна старого монастыря" предложила мне "закадрово" отыграть персонажа, которому её унар Бертран будет писать письма из Лаик. Так появилась младшая сестра Берти — пятнадцатилетняя Арлетта Дорак, открытая и серьезная девочка, руку которой её брат успел отдать своему хорошему другу — Джеральду Карлиону.
Но история будет не об Арлетте, как это ни странно %)
Так получилось, что к осени я фатально запамятовала о том разговоре, в котором младшая сестра обрела только имя и мое абсолютное согласие на воплощение. А потом одним солнечным субботним днем, когда в Москву приехала Джулианна и мы гуляли по городу, греясь в угасающем сентябрьском тепле, сплелись два канона — и Джеральд в лице Джулианны рассказывал Генриетте Карлион о чудесной девушке, которую повстречал на балу. И обронил при этом фразу, что она на вас, тетушка, похожа. Я внимательно слушала, что-то отвечала, но, как потом выяснилось, реагировала немного не так...вернее не реагировала вовсе %) Тогда Джулс решила зайти с другой стороны, а точнее сказать буквально и в лоб что-то вроде: "...и тут Мелли говорит, что вы с ней собираетесь играть брата и сестру"...) Я незамедлительно начала почти панически соображать, на какой игре мы с Мелани собираемся играть родственников,... и тут до меня доходит. Вот буквально: до-хо-дит. И я, наконец, осознала, что к чему и почему "похожа". И смеялась, каялась в собственном склерозе, снова смеялась и снова каялась, не отлипая рукой от лица %)
А потом пришла домой, и в моей голове неожиданно начала складываться история унара Джеральда, в которой обязательно должно было быть знакомство с "тетушкой Генри".
Джеральд Карлион знает, что Кэналлоа — это государство в государстве, сильное и богатое герцогство, по странной прихоти своих властителей добровольно подчиняющееся Талигу. За незримой границей, проходящей по самой узкой части перешейка близ Сапатеро, простирается совсем другой юг, слишком непохожий на благожелательные, достаточно благополучные и благородные территории Эпинэ.
Другой язык, другая одежда, другие обычаи — на полуострове течет совсем другая жизнь, и странно, что само время еще не сменяет дни и месяцы как-то по-другому из одного лишь желания угодить хозяину этих земель. Джеральду известно, что южане не слишком любят выбираться вглубь страны, но если такое случается, предпочитают пользоваться именами, более привычными слуху жителей центральных земель. Говорят, это делается для общего удобства, однако молодому человеку кажется, что кэналлийцы просто слишком берегут свои имена, словно впитавшие яркость и жар южного солнца, рокот моря, переливы ветра и перебор гитарных струн, чтобы позволить трепать их на перекрестках северных дорог.
Да, для кэналлийцев все, кто живет восточнее Мон-де-Байонн — северяне. А Старый Карлион для них, вздохнув, признает Джеральд, должно быть, самый отдаленный, промерзший до деревянных остовов разрушенных замков северный край.
Но и у северян могут быть тайны сродни кэналлийским.
Джеральд складывает письма в резную шкатулку темного дерева, чьи медные уголки покрылись благородной зеленью патины еще при Грегори Карлионе-старшем. Отец, нынешний граф Карлион, рассказывал, что затейливая вещица попала в дом в самом начале Двадцатилетней войны, когда фамилия только-только начала поднимать голову после отшельничества последних двух столетий.
Однако куда более занимательная корреспонденция хранится в потайном отделении основательного письменного стола, доставшегося Джеральду в наследство от самого старшего брата, Фердинанда, трагически-бессмысленно погибшего несколько лет назад.
* * * * * *
Придирчиво осмотрев обретенное имущество, Джеральд поначалу не обнаружил ничего примечательного — надежная, почти грубая северная работа, лишенная изящества линий, свойственного мебели западных и южных мастеров. Кроме того, южане всегда предпочитали дереву металл, то заковывая холодную мощь морисской стали в скупые лаконичные линии клинков, то являя на свет воздушное кружево парковых оград, кованой мебели и украшений. Но, надо полагать, желание юноши обзавестись тайником вслед за героями любимых книг было так сильно, что заинтересованная Судьба благосклонно подарила ему еще один шанс: пробежавшись пальцами по узору из дубовых листьев1, опоясывающему столешницу, Джеральд случайно надавил сильнее и резче, и механизм, довольно давно не приводившийся в действие, сработал, поддаваясь. Над верхним ящиком выдвинулся еще один, чьи очертания были скрыты за массивной резьбой.
Поначалу Джеральд, не имея за душой никаких особых тайн, складывал туда свои мальчишеские сокровища, воображая себя то капитаном Педро Сангре2, то Вором в Капюшоне3, чьи приключения манили пытливый юный ум, увлекая дорогами опасных и дерзких литературных авантюристов, за которыми хотелось следовать безоговорочно. И если в десять лет Джеральд еще терзался муками выбора между судьбой Роба МакГрегора4 и капитана Леграна5, то спустя всего год его сердце было безоговорочно отдано морю, когда старший брат Август вернулся из путешествия, призванного расширить кругозор наследника древней фамилии. Еще год после него Август посвятил подготовке к поступлению в Лаик, не уставая описывать Джеральду невероятную красоту безжалостного северного побережья близ Хексберг и завораживающую силу шторма, до поры скрытую в толще спокойных вод и срывающуюся с цепи, когда того захочется кэцхен. Конечной целью странствий виконта Давена был славный город Фельп, торговые связи с которым снова медленно, но верно налаживались. Оставив позади северные порты, корабль уверенно прокладывал курс в стремительно теплеющих водах Устричного моря, открывая взору Августа Карлиона пестрые и немного безумные виды Дьегаррона, Алвасете и Кальперадо.
Джеральд слушал, затаив дыхание, широкими мазками набрасывая в уме увиденные братом картины. Любовь Августа к морской стихии была столь всепоглощающей, что её с лихвой хватило на двоих, и Джеральд был готов уже сейчас отправляться юнгой хоть в Вальдесберг, хоть в Монферран. Август, узнав об этом, рассмеялся и предложил отложить планы до окончания обучения в Загоне. Сам он рассчитывал провести на море хотя бы три года, если ему повезет стать оруженосцем одного из вице-адмиралов Талига или (чем Леворукий ни шутит!) самого альмирантэ. И немного завидовал младшему брату, которому в отличие от виконта Давена теперь по традиции полагалось выбрать военную карьеру. Будь жив Фердинанд, Джеральд, как и подобает третьему сыну, принял сан, но несчастный случай, превратив Августа в наследника и тем самым поставив крест на его мечтах о флоте, открыл эту дорогу самому младшему Карлиону.
В тот год в тайнике рядом с сувенирами, привезенными старшим братом из путешествия, стали появляться карты, обрывки рукописей с прописанными маршрутами и наброски выдуманных курсов, проложенных несведущим мальчишкой поперек фарватеров.
* * *
Джеральд заходит в комнату, плотно прикрывает дверь и почти бесшумно поворачивает ключ, надежно запираясь от любопытных глаз всеведущих слуг. Пальцы привычно находят нужный лист в дубовом узоре, и юноша достает перевязанную алой лентой стопку писем, намереваясь добавить к ним полученное утром.
Рядом лежит еще одна связка посланий — от беспечного и лучшего друга Бертрана, виконта Дарзье, не проявляющего особо прилежания в эпистолярном жанре, но с лихвой компенсирующего практически преступные перерывы между письмами их впечатляющими объемами. Он пишет сразу и обо всем, вмещая на добром десятке страниц события нескольких недель, если не месяцев, то перескакивая с тему на тему, то до занудства обстоятельно описывая волнующие его вопросы.
Весна давно перевалила за середину, а Джеральд даже не знает, получил ли друг его письмо с немыслимыми новостями, отправленное в первые дни Весенних Скал.
* * *
На исходе зимы в двери постучалась беда, как будто отступающие холода, покидая просыпающийся к жизни Карлион, не могли отказаться от подлого прощального удара. Корабль, на котором Август Карлион, виконт Давен, возвращался в Хексберг из Сеньи, куда он отправился по поручению своего эра, попал в сильнейший шторм и затонул. На месте крушения нашли лишь обломки брига, но ни шлюпок, ни тел, ни следов оставшихся в живых на ближайших каменистых островах.
Дом погрузился в траур, матушка слегла, Катарина и Матильда находились при ней практически неотлучно, спускаясь в столовую только, чтобы разделить с отцом и братом завтрак, предпочитая отказываться от обеда и ужиная буквально через силу в комнатах наверху. Отец, ощутимо постаревший с момента получения горьких вестей, вызвал Джеральда в кабинет и отрывисто довел до сведения сына, что тот отныне является единственным наследником, а потому должен выбросить из головы все мысли о военной службе.
* * *
Судорожно вздохнув, новый наследник Карлионов выныривает из тягостных воспоминаний и развязывает ленту, рассыпая письма по столешнице. У них загнутые уголки, а самые ранние почти истерлись на сгибах от частых перечитываний. Почерк легкий, летящий, словно желающий успеть за быстротой мысли отправителя. Письма полны света и смеха, тепла и нежности, легкой грусти и острой иронии, мягкой насмешки, искренности глубоких переживаний и поддержки. Они разные по настроению, иногда немного резкие, иногда — по-домашнему уютные, но заканчиваются всегда одинаково: "С любовью, твоя несносная тетушка Генри".
Джеральд перечитывает строчки подписи, и улыбка сама собой касается губ.
Тетушка Генри.
Генриетта Карлион.
Уже почти тринадцать лет для Талига она — герцогиня Алва и маркиза Марикьяра.
* * *
Вообще-то Генриетта была младшей дочерью печально известного генерала Грегори Карлиона, убитого герцогом Алва во время Торской кампании, а потому приходилась Джеральду троюродной сестрой, но двадцатипятилетняя разница в возрасте установила между ними отношения "тетушки" и "племянника", забавляя этим фактом обоих.
Джеральд знал, что отец уже несколько лет не поддерживает отношений с семьей погибшего двоюродного брата. Хотя там и семьи, в сущности, не осталось: у генерала не было сыновей, только три дочери, унаследовавшие вместо равных долей состояния отцовские долги и не имевшие прав на поместье. Двух старших девочек взял на воспитание сам граф Карлион, а младшая поселилась у герцогини Мирабеллы Окделл. Ангерран Карлион долг главы фамилии выполнил, впоследствии на редкость удачно выдав Раймонду и Ирэн замуж, не поскупившись на приданое. Что касается Генриетты, то её судьба интересовала графа постольку поскольку — номинально являясь её опекуном, он легко перепоручил девочку двоюродной сестре и ограничивался редкими письмами, в которых справлялся о "крошке Хэтти".
"Крошка" провела в Надоре десять лет, после чего сбежала в столицу вместе с Айрис Окделл, о чем Джеральду в свое время рассказал отец, когда экзаменовал десятилетнего сына в геральдике и генеалогии знатных талигских фамилий. А уже Август сообщил, что Генриетта Карлион теперь носит черно-синие цвета Дома Ветра, выйдя замуж за — ни много, ни мало! — Первого маршала Талига. Джеральд тогда довольно равнодушно принял информацию к сведению, любопытствуя только о причинах, побудивших девушку стать женой убийцы отца.
А спустя два года, за месяц до отправления Августа в Лаик, граф Карлион получил письмо, всполошившее дом до основания.
Семья только села за стол, когда вошел старший лакей Хьюго с письмами: граф имел привычку просматривать утреннюю почту сразу после завтрака. Однако вместо того, чтобы просто оставить поднос с корреспонденцией на столике у двери, Хьюго приблизился к хозяину дома и негромко кашлянул, привлекая внимание. Джеральд отметил недовольный взгляд отца, брошенный на слугу, посмевшего нарушить заведенный порядок, но тот только с поклоном передал на подносе единственное письмо, предлагая обратить на него особое внимание.
Брови Ангеррана Карлиона резко взлетели в непритворном изумлении, когда он прочитал имя отправителя. Отослав слугу, граф вскрыл письмо и оповестил домашних, что Её светлость герцогиня Алва собирается навестить своих родных в конце месяца, если, конечно — в голосе отца проскользнули язвительные нотки, — это не составит для них неудобств.
Матушка ахнула то ли испуганно, то ли удивленно, сестры напряженно молчали, переводя взволнованный взгляд поочередно с родителей на братьев, а сам Джеральд переглядывался через стол с Августом, взглядами договариваясь встретиться в дальней аллее сразу, как отец позволит покинуть столовую. Отец помолчал, после чего — невиданное дело при детях! — накрыл руку супруги своей и несильно сжал.
Конечно же, визит герцогини в графский дом просто не имел права быть неудобным для принимающей стороны, поэтому уже с полудня в замке закипела работа. Вообще, насколько Джеральд видел, Старый Карлион всегда содержался в практически идеальном порядке, но отец просто не мог позволить себе ни единого промаха.
Слуги сбивались с ног, перетряхивая чердаки, выбивая шторы и ковры, до блеска натирая полы и до скрипа отмывая окна и посуду. Матушка сверяла с экономкой и кухаркой списки постельного белья и меню, а с камеристкой и приглашенной швеей — фасон нового платья. Катарина сочла себя достаточно взрослой, чтобы начать оказывать матери посильную помощь в хозяйственных вопросах, и добилась у отца этого права, который нашел возможным разрешить четырнадцатилетней девушке на практике получить уроки по ведению дома. Сам граф вызвал управляющего и дворецкого, выдал им перечень распоряжений и потребовал ежедневного доклада, не отказываясь, однако, и от личного контроля. Даже самая младшая сестра поддалась воцарившемуся в доме хаосу, решив разучить новый романс на клавикордах. Оставалось только радоваться, что Мирабелла уже год, как была замужем, и потому не могла усугублять всеобщий восторженно-взволованный беспорядок.
Братья, ежедневно наблюдающие потрясающие воображение картины масштабных приготовлений и настоящего помешательства, прилагали все усилия, чтобы при случае убраться подальше.
Когда родителям не требовалось их обязательное присутствие, они то выезжали верхом, то запирались в библиотеке, находя изрядное количество тем для разговоров помимо предстоящего визита. Джеральд только раз поинтересовался у брата, видел ли тот герцогиню, когда бывал с отцом в Олларии. Август ответил, что граф Карлион не получал приглашений в дом Алва и сам не посылал их в особняк на улице Мимоз; не было даже случайной мимолетной встречи на улице или в парке, а на официальные приемы наследник отца пока не сопровождал.
Подобная неосведомленность позволяла молодым людям строить самые разные предположения. Они знали, что Генриетта Алва всего на шесть лет моложе их матери, и это сразу превращало её в одну из великосветских матрон, с которыми Августу случалось пересекаться в столице. Принадлежность к Карлионам давала возможность с определенной долей уверенности судить о внешности, но только в общих чертах: волосы — от каштановых до русых, глаза — серые или серо-голубые; герцогиня скорее всего не слишком высокая, но трудно сказать, насколько хорошо сохранилась её фигура после рождения троих детей.
Джеральд предполагал, что "кузина Генриетта", как они с Августом решили называть между собой высокую гостью, может быть похожа на матушку — невысокую тихую женщину, несколько поправившуюся после частых родов, в последнее время почти всегда уставшую, но с неизменно мягким теплым взглядом темных глаз. Старший брат возражал: о Кэналлийском Вороне, над которым, кажется, не было властно само время (что уж говорить о сонме завистников и интриганов!) не знали разве что только в самых диких и глухих районах северных нагорий, и, отдавая должное приятному характеру матери, Август все же считал, что Алва вряд ли связал бы свою судьбу с похожей на неё женщиной. Хотя как признавали оба брата, разговоры и сплетни, окружающие нынешнюю герцогиню, вроде бы не опровергали такую возможность.
И вот оговоренный день настал.
Около полудня во двор замка въехала карета, запряженная четверкой легконогих, черных, как Закатные кошки, морисков. Джеральд застыл у окна, заворожено разглядывая роющих копытом землю коней, безукоризненно послушных даже не кнуту и окрику кучера, а будто бы одной его мысли.
Стоящий на запятках кэналлиец спрыгнул — словно слетел — на землю и, открыв дверцу, разложил лесенку, протягивая руку сидящей в карете даме.
Джеральд сумел только обменяться с братом быстрыми взглядами, когда герцогиня Алва ступила под своды Старого Карлиона, встречаемая в широком холле семьей графа и всей прислугой.
"Кузина Генриетта" меньше всего походила на созданный воображением образ.
Она была…обыкновенной.
Среднего роста, со светло-русыми волосами, собранными в низкий узел на затылке и, наверное, навсегда выгоревшими под южным солнцем пепельными прядями, с правильными чертами лица, спокойными серыми глазами и легким румянцем на щеках, которым она, скорее всего, была обязана встречному ветру. Её фигура осталась на удивление стройной, и закрытое дорожное платье глубокого темно-синего цвета из тяжелой плотной ткани только подчеркивало этот факт. Джеральд уловил тихое перешептывание сестер, и, взглянув на гостью внимательнее, был вынужден согласиться с озадаченностью Катарины: герцогиня со всей очевидностью пренебрегала тенью — её лицо было слегка обветренным, а на переносице рассыпались едва заметные золотистые веснушки. Веснушки! Джеральд едва ни покачал головой, пытаясь осмыслить подобную банальность: у Матильды, например, каждую весну появлялись такие же, стоило ей провести на солнце хоть немного дольше дозволенного.
— Здравствуйте, дядя, — кажется, родственное обращение было выбрано кузиной намеренно, чтобы подчеркнуть неофициальность визита, — благодарю за то, что вы так любезно согласились принять меня.
— Мы семья, Генриетта, — подтверждая правила игры, отозвался отец, хотя Джеральд успел заметить, что такая простота в обращении застала его врасплох.
Гостья же держалась уверенно и ровно, с мягкой улыбкой принимая знакомство с женой и детьми графа. Протянула руку графине, и Джеральд увидел, как мать на мгновение замешкалась, прежде чем ответить на рукопожатие; что-то спросила у Августа, кажется, про Лаик, пожелала ему всех благ. Отметила расцветающую красоту девочек.
Представляя герцогине Джеральда, отец лишь вскользь упомянул, что мальчику вскружил голову флот. Не то, чтобы в его голосе звучало неодобрение, но Джеральд знал, насколько несерьезными считает граф мечты младшего сына о море, рассчитывая на более основательную военную карьеру. В идеале, конечно, подальше от действующей армии, например, в привилегированной королевской гвардии.
— Север или юг? — неожиданно осведомилась Генриетта, напрямую обратившись к юноше.
— Ч-что? — запнувшись, переспросил Джеральд, резко вдохнув и буквально кожей ощутив обращенные на него взгляды родных, от которых мгновенно запылали щеки.
— О! Простите за ужасную формулировку, — покачала головой кузина, и Джеральд с изумлением осознал, что герцогиня Алва обращается на "вы" к мальчишке, годящемуся ей в сыновья. — Я имела в виду в виду, вы бы хотели служить близ Хексберг или предпочитаете более теплый климат?
— Я.., — да что с ним такое? Медленно вдохнув и выдохнув, Джеральд сделал шаг вперед и вернул голосу твердость, — Я пока не думал об этом, Ваша Светлость.
— Определенно, — лукавая подначка в голосе герцогини ему же послышалась? — Впрочем, у вас еще достаточно времени, чтобы сделать выбор, молодой человек. Конечно, у северной и южной эскадр есть своя специфика в постройке кораблей, но в значительной степени различаются скорее…подходы к обучению и формированию команд и…, — Генриетта умолкла и коротко улыбнулась, обратившись уже к Ангеррану Карлиону, сумевшему сохранить видимость невозмутимости, но ощутимо выбитому из колеи поднятой темой разговора. — Дядя, я приношу извинения за несвоевременность беседы. Надеюсь, вы не будете возражать, если я переговорю с вашим младшим сыном после ужина?
— Отнюдь, Генриетта, — после короткой паузы ответил граф. — Я распоряжусь зажечь свечи в библиотеке, там вам будет удобнее. Эдвард, — короткий взгляд в сторону дворецкого, — вас проводит.
— Благодарю. Джеральд, — Генриетта снова обратила свое внимание на молодого родственника, — мы затронули любопытную тему, однако, боюсь, она нуждается в длительном и вдумчивом обсуждении, вы согласны?
— Совер-…совершенно, согласен, Ваша Светлость, — поспешно кивнул Джеральд, чувствуя прожигающий спину взгляд Августа.
— В таком случае, я надеюсь встретиться с вами в библиотеке.
Дождавшись утвердительного кивка, Генриетта попросила показать отведенную ей комнату, чтобы она могла освежиться после долгого путешествия и переодеться.
Ошеломленный, озадаченный и совершенно растерянный Джеральд провожал кузину взглядом, пока она поднималась по лестнице в сопровождении графской четы, своей служанки и дворецкого замка.
* * *
Джеральд снова складывает письма в стопку, обвязывает лентой и убирает в тайник. Проходит к окну, распахивает створки и, опираясь на подоконник, делает глубокий вдох.
Тетушка Генри верна себе. Она знает, что он не примет деньги, поэтому пишет, что в Дареме его ждет полумориск в полной сбруе, хорошо объезженный и довольно спокойный для своих кровей. "Тебя ждет не самое легкое путешествие, — отмечает тетушка, — слишком много лиг в слишком короткий срок. И это не считая погоды, которая обещает быть предсказуемо жаркой, не слишком предсказуемо ветреной и совсем непредсказуемо дождливой. Ни одна северная порода не выдержит такого букета". Юноша буквально слышит тетушкины интонации, легко представляя выражение её лица, взгляд и улыбку.
Их встречи за минувшие четыре года можно пересчитать по пальцам…ну, ладно — двух рук. Но этого мало, безумно мало, потому что с тетушкой интересно и весело! Она смелее его матери, смелее сестер, и готова обстоятельно ответить на все его вопросы. Или не менее обстоятельно объяснить, почему в данный момент разговор лучше отложить.
Она находит одинаково занимательными и беседу о литературе или философии, и сравнительный анализ тактических схем противников во время Двадцатилетней войны, отказываясь считать подобную тему привилегией чисто мужских бесед и объясняя подобную позицию благотворным влиянием герцога Алва.
Когда Джеральд восхищенно говорит тетушке, какая она невероятная, та смеется и качает головой. "Я обыкновенная, — отвечает она, и в голосе нет сожаления или ложной скромности. — Но у меня невероятная семья".
Тетушка чаще говорит о детях, чем о муже, и Джеральд ловит каждое слово, воссоздавая в воображении картину яркой, стремительной, беспокойной и непростой, чуточку безумной и одновременно удивительно надежной жизни. Её рассказы полны сдержанной нежности, тепла и любви, спокойной уверенности в себе и близких, и Джеральду кажется, что эти чувства, как сияющий солнечный щит, защищают её от грязи и гнусности окружающей действительности. Но они не застят ей глаза, в ней нет ни капли наивности или детской инфантильности — скорее сверх меры северной рациональности и основательности, практичности и даже — Генриетта со смехом признается в этом сама — легкого занудства. ("Иногда — в тяжелой форме", — наигранно скептически добавляет тетушка).
И Джеральд учится у неё этой столь необходимой способности — небрежно отмахиваться от оскорбительных замечаний, игнорировать мнения, о которых не спрашивали, и советы, которых не просили.
Он перечитывает тетушкины письма, ища в них если не советы, то источник сил. А сейчас силы ему нужны, как никогда.
* * *
Тогда, в самый первый приезд герцогини Алва в Старый Карлион, Джеральд и Генриетта надолго засиделись в библиотеке. Тем вечером Джеральд осознал, насколько…эфемерными были его представления о возможной будущей службе. Он бы совсем потерялся, если бы ни мягкие, но настойчивые наводящие вопросы, которыми Генриетта вынуждала его слово за словом формулировать более четкие планы.
Их прервал стук в дверь, и сверх меры почтительный Эдвард сообщил, насколько поздний нынче час. Генриетта отослала его кивком и неизменной улыбкой и обратилась к Джеральду с предложением о верховой прогулке следующим утром. Тот энергично кивнул, соглашаясь, готовый показать окрестности и даже тайную пещеру под обрывом, будучи абсолютно уверенным, что кузине можно довериться.
— Доброй ночи, Ваша Светлость, — с этими словами юноша встал и направился к двери.
— Доброй ночи, Джеральд, — ответила Генриетта и, помедлив, добавила. — И, пожалуйста, все, что угодно, но только не "Ваша Светлость".
Джеральд обернулся, сосредоточенно глядя на гостью.
— Теперь, когда мы затронули в разговоре "Руководство по тактике"6, думаю, можно обойтись без утомительных формальностей, — насмешливо, но совершенно необидно заметила Генриетта и, наигранно тяжело вздохнув, добавила. — А уж после "Выборок из сборника указаний по укреплению позиций в борьбе с контрреволюционными восстаниями"7 ты вообще обязан считать меня самым близким членом семьи.
Плечи Джеральда начали трястись в беззвучном смехе еще при упоминании первой книги, а под конце реплики он от души рассмеялся, но тут же опомнился и в испуге прикрыл рот ладонью, надеясь, что никого не потревожил громким хохотом в столь позднее время.
— Но как мне вас называть? — размеренно вдохнув и выдохнув пару раз, чтобы успокоиться окончательно, спросил Джеральд. — Кузина?
— Хм, — задумчиво протянула Генриетта. — Кажется, я поторопилась, говоря "что угодно", потому что питаю стойкое отвращение к подобному обращению. Есть еще идеи?
Джеральд задумался. Потом задумался еще глубже. Потом его будто бы озарило, но он предпочел задуматься еще раз, чтобы не ляпнуть, по его мнению, глупость.
— Излагайте, молодой человек, — с ироничным смешком прервала его размышления Генриетта. — Я же вижу, что вы что-то придумали.
Джеральд поднял на неё смущенный взгляд и с вопросительной интонацией предложил:
— Тетушка Генри?
Генриетта воззрилась на юношу с ошарашенным весельем, по её виду можно было сказать, что она разрывается между изумлением и откровенным желанием рассмеяться.
— И что…, — Генриетта очертила кистью в воздухе круг, как если бы это движение могло помочь подобрать лучшую формулировку, — сподвигло тебя сделать подобный выбор?
Джеральд развел руками с беспомощной улыбкой. Он и сам понятия не имел, какая кошка его надоумила, но как бы дико ни звучало выбранное им обращение, едва слетев с губ, оно казалось теперь единственно возможным.
— Это твое окончательное решение? — серьезно уточнила Генриетта, и, когда Джеральд кивнул, на миг помрачнела, задумчиво покусывая губу. — Генри, — пробормотала она с коротким смешком. — Кто бы мог подумать. Хороши шутки.
Джеральд совершенно не понимал причин для горькой иронии, слабым эхом прозвучавшей в последних словах Генриетты, и молча ждал, пока "тетушка" придет к согласию с самой собой и озвучит решение об уместности обращения.
Генриетта долгую минуту сосредоточенно постукивала пальцами по подлокотнику кресла, после чего вскинула голову и улыбнулась так заразительно, что не было никакой возможности не вернуть улыбку.
И махнула рукой, отсылая Джеральда из комнаты преувеличенно торжественным:
— Доброй ночи, дорогой племянник.
"Племянник" поклонился и, задержавшись в дверях, как можно почтительнее отозвался:
— Доброй ночи, тетушка Генри.
* * *
Джеральд проходится из угла в угол. Давно заполночь, а ведь утром его ждет непростой разговор с отцом, и стоило бы выспаться, но сна ни в одном глазу, организм неожиданно бодр и полон сил, и в голове хаотично мечутся мысли.
До Лаик четыре летних месяца, которые он решает посвятить поискам брата. Или подтверждений … нет, Джеральд не в состоянии признать даже мысленно, что Август может быть… Что его уже может не быть вовсе.
Признать — значит сдаться, а сдаваться он не намерен.
Он найдет этого бессовестного франта и от души встряхнет, чтобы даже не думал пытаться отвертеться от титула и наследства. Чтобы даже мысли не допускал вот так взять и…и…и попасть в шторм, налететь на рифы, бесследно исчезнуть в конце концов!
Найдет и вернет домой, чего бы это ни стоило!
Во имя Лита, Анэма, Унда и Астрапа!
Орстон!
Джеральд замирает, прикрыв глаза и повторив про себя эту клятву. Он уверен, что в этот раз даже тетушка Генри не стала бы беспокоиться из-за упоминания имен древних богов всуе, хотя обычно просит быть менее беспечным. Тетушка не суеверна, она даже не слишком религиозна (и Джеральд не уверен, что тому причиной: природное здравомыслие или десятилетний брак с самым отъявленным безбожником Талига), в её словах об уважительном отношении к именам Абвениев не звучит страха или преклонения, присущего раболепным последователям культа — Генриетта говорит о магии, как о еще одной грани бытия, неоднозначной, но безусловно могущественной и не терпящей легкомыслия.
Юноша совершенно уверен, что причиной такого отношения стали события Излома, которые сам он, будучи двухлетним младенцем, не помнит совершенно.
Безусловно, есть хроники, безжалостно фиксировавшие охватывающее Кэртиану безумие, есть книги, превратившие историю тех темных лет в драгоценный камень безупречной огранки и подарившие ему сказочной красоты оправу, а есть слухи, полные ужаса, отчаяния, крови и слез. Это нелепо, но иногда Джеральду кажется, что только сплетням и можно верить.
Он хочет расспросить тетушку, чтобы знать наверняка, даже не имея шанса понять до конца; и однажды решается задать вопрос. "Что тогда произошло?" — осторожно любопытствует юноша в одном из писем и до нервной дрожи в пальцах ждет ответа. "Излом, мой юный друг, — пишет Генриетта, и Джеральда поначалу разочаровывает такая сдержанность. — Излом времен, судеб, жизней, рассудка. Терпения. Этерна устала, мы слишком долго искушали судьбу, вообразив, что самовольно надетая корона искупает все грехи на много кругов вперед".
В следующую личную встречу тетушка еще немного приподнимает завесу, рассказывая чуточку больше, чем предполагает официальная версия. И все же Джеральду мало, он пытается настоять, но…но вдруг обращает внимания на глаза Генриетты, на дне которых плещется сейчас что-то, что вынуждает его умолкнуть, подойти к тетушке и впервые её обнять.
— Я расскажу тебе чуть позже, обещаю, — в интонациях только мягкость и ни капли волнения или переживаний.
И Джеральд верит — тетушка всегда держит слово.
Небо на востоке вспыхивает предчувствием рассвета, и Джеральд всего на мгновение поддается панике: вот он, новый день, который ждет от него не просто решений, но воплощения в жизнь грандиозного плана. Но вслед за паникой поднимает голову уверенность в своей правоте и необходимости задуманного, и это сводит всколыхнувшиеся было страхи на нет, смягчает волнение, удавкой стянувшее горло.
Юноша умывается, достает из шкафа рубашку и колет, вешает на спинку стула камзол — ему кажется, что так собираются на битву, но с какими драконами ему сражаться? Усмиренные Изначальные твари вновь надежно заперты в подземельях Гальтары, а прочая нечисть, если верить легендам, с восходом расползается по своим норам.
Тетушка Генри говорит, что люди ищут битвы чаще, чем те их находят, но это никогда не мешало пытаться.
Возможно, сейчас он тоже ищет свою битву.
И обязательно найдет.
Джеральд окидывает взглядом свое отражение, поправляет воротник рубашки, сдувает пылинку с рукава камзола и решительным шагом покидает комнату.
Во имя Лита, Анэма, Унда и Астрапа!
Орстон!
И словно наяву ему отзывается насмешливо-ласковый голос тетушки Генри:
"Мэратон!"
________________________________________________
1 Герб Карлионов — это золотой дуб на багряном поле на фоне черной скалы (не то, чтобы это было важно, но все-таки).
2 По причине отсутствия сведений о литературных героях приключенческих, авантюрных, плутовских и иных романов в мире Кэртианы пришлось обратиться к хорошо известным персонажам мировой литературы и истории.
Педро Сангре — капитан Питер Блад, вымышленный пират, главный герой серии книг Рафаэля Сабатини. Под именем Сангре его знали испанцы (буквальный перевод фамилии на испанский)
3 "Rob in hood" — "Роб (Роберт) ("rob", "robber" также означает "грабитель") в капюшоне". Так Робина назвала Мэриан, когда он выиграл турнир лучников и провозгласил её королевой турнира.
4 Роберт Рой Макгрегор, или Роб Рой (англ. Robert Roy MacGregor, или Rob Roy, от ирл. Raibeart Ruadh — рыжий Роберт; 7 марта 1671 год, Гленгайл — 28 декабря 1734, Балквиддер) — национальный герой Шотландии, разбойник, которого часто называют шотландским Робин Гудом.
5 Пьер Легран — французский авантюрист, корсар и дуэлянт по прозвищу Пьер Великий, капитан фрегата "Кураж".
6 Э. Миддельдорф "Руководство по тактике"
7 Бессовестное объединение названий двух книг: Д.М. Карбышева "Выборки из сборника указаний по укреплению позиций, составленного для 5-й Краснознамённой армии в 1920 году" и М. Н. Тухачевского "Борьба с контрреволюционными восстаниями"
17.09.2014 г.
Но история будет не об Арлетте, как это ни странно %)
Так получилось, что к осени я фатально запамятовала о том разговоре, в котором младшая сестра обрела только имя и мое абсолютное согласие на воплощение. А потом одним солнечным субботним днем, когда в Москву приехала Джулианна и мы гуляли по городу, греясь в угасающем сентябрьском тепле, сплелись два канона — и Джеральд в лице Джулианны рассказывал Генриетте Карлион о чудесной девушке, которую повстречал на балу. И обронил при этом фразу, что она на вас, тетушка, похожа. Я внимательно слушала, что-то отвечала, но, как потом выяснилось, реагировала немного не так...вернее не реагировала вовсе %) Тогда Джулс решила зайти с другой стороны, а точнее сказать буквально и в лоб что-то вроде: "...и тут Мелли говорит, что вы с ней собираетесь играть брата и сестру"...) Я незамедлительно начала почти панически соображать, на какой игре мы с Мелани собираемся играть родственников,... и тут до меня доходит. Вот буквально: до-хо-дит. И я, наконец, осознала, что к чему и почему "похожа". И смеялась, каялась в собственном склерозе, снова смеялась и снова каялась, не отлипая рукой от лица %)
А потом пришла домой, и в моей голове неожиданно начала складываться история унара Джеральда, в которой обязательно должно было быть знакомство с "тетушкой Генри".
Джеральд Карлион знает, что Кэналлоа — это государство в государстве, сильное и богатое герцогство, по странной прихоти своих властителей добровольно подчиняющееся Талигу. За незримой границей, проходящей по самой узкой части перешейка близ Сапатеро, простирается совсем другой юг, слишком непохожий на благожелательные, достаточно благополучные и благородные территории Эпинэ.
Другой язык, другая одежда, другие обычаи — на полуострове течет совсем другая жизнь, и странно, что само время еще не сменяет дни и месяцы как-то по-другому из одного лишь желания угодить хозяину этих земель. Джеральду известно, что южане не слишком любят выбираться вглубь страны, но если такое случается, предпочитают пользоваться именами, более привычными слуху жителей центральных земель. Говорят, это делается для общего удобства, однако молодому человеку кажется, что кэналлийцы просто слишком берегут свои имена, словно впитавшие яркость и жар южного солнца, рокот моря, переливы ветра и перебор гитарных струн, чтобы позволить трепать их на перекрестках северных дорог.
Да, для кэналлийцев все, кто живет восточнее Мон-де-Байонн — северяне. А Старый Карлион для них, вздохнув, признает Джеральд, должно быть, самый отдаленный, промерзший до деревянных остовов разрушенных замков северный край.
Но и у северян могут быть тайны сродни кэналлийским.
Джеральд складывает письма в резную шкатулку темного дерева, чьи медные уголки покрылись благородной зеленью патины еще при Грегори Карлионе-старшем. Отец, нынешний граф Карлион, рассказывал, что затейливая вещица попала в дом в самом начале Двадцатилетней войны, когда фамилия только-только начала поднимать голову после отшельничества последних двух столетий.
Однако куда более занимательная корреспонденция хранится в потайном отделении основательного письменного стола, доставшегося Джеральду в наследство от самого старшего брата, Фердинанда, трагически-бессмысленно погибшего несколько лет назад.
* * * * * *
Придирчиво осмотрев обретенное имущество, Джеральд поначалу не обнаружил ничего примечательного — надежная, почти грубая северная работа, лишенная изящества линий, свойственного мебели западных и южных мастеров. Кроме того, южане всегда предпочитали дереву металл, то заковывая холодную мощь морисской стали в скупые лаконичные линии клинков, то являя на свет воздушное кружево парковых оград, кованой мебели и украшений. Но, надо полагать, желание юноши обзавестись тайником вслед за героями любимых книг было так сильно, что заинтересованная Судьба благосклонно подарила ему еще один шанс: пробежавшись пальцами по узору из дубовых листьев1, опоясывающему столешницу, Джеральд случайно надавил сильнее и резче, и механизм, довольно давно не приводившийся в действие, сработал, поддаваясь. Над верхним ящиком выдвинулся еще один, чьи очертания были скрыты за массивной резьбой.
Поначалу Джеральд, не имея за душой никаких особых тайн, складывал туда свои мальчишеские сокровища, воображая себя то капитаном Педро Сангре2, то Вором в Капюшоне3, чьи приключения манили пытливый юный ум, увлекая дорогами опасных и дерзких литературных авантюристов, за которыми хотелось следовать безоговорочно. И если в десять лет Джеральд еще терзался муками выбора между судьбой Роба МакГрегора4 и капитана Леграна5, то спустя всего год его сердце было безоговорочно отдано морю, когда старший брат Август вернулся из путешествия, призванного расширить кругозор наследника древней фамилии. Еще год после него Август посвятил подготовке к поступлению в Лаик, не уставая описывать Джеральду невероятную красоту безжалостного северного побережья близ Хексберг и завораживающую силу шторма, до поры скрытую в толще спокойных вод и срывающуюся с цепи, когда того захочется кэцхен. Конечной целью странствий виконта Давена был славный город Фельп, торговые связи с которым снова медленно, но верно налаживались. Оставив позади северные порты, корабль уверенно прокладывал курс в стремительно теплеющих водах Устричного моря, открывая взору Августа Карлиона пестрые и немного безумные виды Дьегаррона, Алвасете и Кальперадо.
Джеральд слушал, затаив дыхание, широкими мазками набрасывая в уме увиденные братом картины. Любовь Августа к морской стихии была столь всепоглощающей, что её с лихвой хватило на двоих, и Джеральд был готов уже сейчас отправляться юнгой хоть в Вальдесберг, хоть в Монферран. Август, узнав об этом, рассмеялся и предложил отложить планы до окончания обучения в Загоне. Сам он рассчитывал провести на море хотя бы три года, если ему повезет стать оруженосцем одного из вице-адмиралов Талига или (чем Леворукий ни шутит!) самого альмирантэ. И немного завидовал младшему брату, которому в отличие от виконта Давена теперь по традиции полагалось выбрать военную карьеру. Будь жив Фердинанд, Джеральд, как и подобает третьему сыну, принял сан, но несчастный случай, превратив Августа в наследника и тем самым поставив крест на его мечтах о флоте, открыл эту дорогу самому младшему Карлиону.
В тот год в тайнике рядом с сувенирами, привезенными старшим братом из путешествия, стали появляться карты, обрывки рукописей с прописанными маршрутами и наброски выдуманных курсов, проложенных несведущим мальчишкой поперек фарватеров.
* * *
Джеральд заходит в комнату, плотно прикрывает дверь и почти бесшумно поворачивает ключ, надежно запираясь от любопытных глаз всеведущих слуг. Пальцы привычно находят нужный лист в дубовом узоре, и юноша достает перевязанную алой лентой стопку писем, намереваясь добавить к ним полученное утром.
Рядом лежит еще одна связка посланий — от беспечного и лучшего друга Бертрана, виконта Дарзье, не проявляющего особо прилежания в эпистолярном жанре, но с лихвой компенсирующего практически преступные перерывы между письмами их впечатляющими объемами. Он пишет сразу и обо всем, вмещая на добром десятке страниц события нескольких недель, если не месяцев, то перескакивая с тему на тему, то до занудства обстоятельно описывая волнующие его вопросы.
Весна давно перевалила за середину, а Джеральд даже не знает, получил ли друг его письмо с немыслимыми новостями, отправленное в первые дни Весенних Скал.
* * *
На исходе зимы в двери постучалась беда, как будто отступающие холода, покидая просыпающийся к жизни Карлион, не могли отказаться от подлого прощального удара. Корабль, на котором Август Карлион, виконт Давен, возвращался в Хексберг из Сеньи, куда он отправился по поручению своего эра, попал в сильнейший шторм и затонул. На месте крушения нашли лишь обломки брига, но ни шлюпок, ни тел, ни следов оставшихся в живых на ближайших каменистых островах.
Дом погрузился в траур, матушка слегла, Катарина и Матильда находились при ней практически неотлучно, спускаясь в столовую только, чтобы разделить с отцом и братом завтрак, предпочитая отказываться от обеда и ужиная буквально через силу в комнатах наверху. Отец, ощутимо постаревший с момента получения горьких вестей, вызвал Джеральда в кабинет и отрывисто довел до сведения сына, что тот отныне является единственным наследником, а потому должен выбросить из головы все мысли о военной службе.
* * *
Судорожно вздохнув, новый наследник Карлионов выныривает из тягостных воспоминаний и развязывает ленту, рассыпая письма по столешнице. У них загнутые уголки, а самые ранние почти истерлись на сгибах от частых перечитываний. Почерк легкий, летящий, словно желающий успеть за быстротой мысли отправителя. Письма полны света и смеха, тепла и нежности, легкой грусти и острой иронии, мягкой насмешки, искренности глубоких переживаний и поддержки. Они разные по настроению, иногда немного резкие, иногда — по-домашнему уютные, но заканчиваются всегда одинаково: "С любовью, твоя несносная тетушка Генри".
Джеральд перечитывает строчки подписи, и улыбка сама собой касается губ.
Тетушка Генри.
Генриетта Карлион.
Уже почти тринадцать лет для Талига она — герцогиня Алва и маркиза Марикьяра.
* * *
Вообще-то Генриетта была младшей дочерью печально известного генерала Грегори Карлиона, убитого герцогом Алва во время Торской кампании, а потому приходилась Джеральду троюродной сестрой, но двадцатипятилетняя разница в возрасте установила между ними отношения "тетушки" и "племянника", забавляя этим фактом обоих.
Джеральд знал, что отец уже несколько лет не поддерживает отношений с семьей погибшего двоюродного брата. Хотя там и семьи, в сущности, не осталось: у генерала не было сыновей, только три дочери, унаследовавшие вместо равных долей состояния отцовские долги и не имевшие прав на поместье. Двух старших девочек взял на воспитание сам граф Карлион, а младшая поселилась у герцогини Мирабеллы Окделл. Ангерран Карлион долг главы фамилии выполнил, впоследствии на редкость удачно выдав Раймонду и Ирэн замуж, не поскупившись на приданое. Что касается Генриетты, то её судьба интересовала графа постольку поскольку — номинально являясь её опекуном, он легко перепоручил девочку двоюродной сестре и ограничивался редкими письмами, в которых справлялся о "крошке Хэтти".
"Крошка" провела в Надоре десять лет, после чего сбежала в столицу вместе с Айрис Окделл, о чем Джеральду в свое время рассказал отец, когда экзаменовал десятилетнего сына в геральдике и генеалогии знатных талигских фамилий. А уже Август сообщил, что Генриетта Карлион теперь носит черно-синие цвета Дома Ветра, выйдя замуж за — ни много, ни мало! — Первого маршала Талига. Джеральд тогда довольно равнодушно принял информацию к сведению, любопытствуя только о причинах, побудивших девушку стать женой убийцы отца.
А спустя два года, за месяц до отправления Августа в Лаик, граф Карлион получил письмо, всполошившее дом до основания.
Семья только села за стол, когда вошел старший лакей Хьюго с письмами: граф имел привычку просматривать утреннюю почту сразу после завтрака. Однако вместо того, чтобы просто оставить поднос с корреспонденцией на столике у двери, Хьюго приблизился к хозяину дома и негромко кашлянул, привлекая внимание. Джеральд отметил недовольный взгляд отца, брошенный на слугу, посмевшего нарушить заведенный порядок, но тот только с поклоном передал на подносе единственное письмо, предлагая обратить на него особое внимание.
Брови Ангеррана Карлиона резко взлетели в непритворном изумлении, когда он прочитал имя отправителя. Отослав слугу, граф вскрыл письмо и оповестил домашних, что Её светлость герцогиня Алва собирается навестить своих родных в конце месяца, если, конечно — в голосе отца проскользнули язвительные нотки, — это не составит для них неудобств.
Матушка ахнула то ли испуганно, то ли удивленно, сестры напряженно молчали, переводя взволнованный взгляд поочередно с родителей на братьев, а сам Джеральд переглядывался через стол с Августом, взглядами договариваясь встретиться в дальней аллее сразу, как отец позволит покинуть столовую. Отец помолчал, после чего — невиданное дело при детях! — накрыл руку супруги своей и несильно сжал.
Конечно же, визит герцогини в графский дом просто не имел права быть неудобным для принимающей стороны, поэтому уже с полудня в замке закипела работа. Вообще, насколько Джеральд видел, Старый Карлион всегда содержался в практически идеальном порядке, но отец просто не мог позволить себе ни единого промаха.
Слуги сбивались с ног, перетряхивая чердаки, выбивая шторы и ковры, до блеска натирая полы и до скрипа отмывая окна и посуду. Матушка сверяла с экономкой и кухаркой списки постельного белья и меню, а с камеристкой и приглашенной швеей — фасон нового платья. Катарина сочла себя достаточно взрослой, чтобы начать оказывать матери посильную помощь в хозяйственных вопросах, и добилась у отца этого права, который нашел возможным разрешить четырнадцатилетней девушке на практике получить уроки по ведению дома. Сам граф вызвал управляющего и дворецкого, выдал им перечень распоряжений и потребовал ежедневного доклада, не отказываясь, однако, и от личного контроля. Даже самая младшая сестра поддалась воцарившемуся в доме хаосу, решив разучить новый романс на клавикордах. Оставалось только радоваться, что Мирабелла уже год, как была замужем, и потому не могла усугублять всеобщий восторженно-взволованный беспорядок.
Братья, ежедневно наблюдающие потрясающие воображение картины масштабных приготовлений и настоящего помешательства, прилагали все усилия, чтобы при случае убраться подальше.
Когда родителям не требовалось их обязательное присутствие, они то выезжали верхом, то запирались в библиотеке, находя изрядное количество тем для разговоров помимо предстоящего визита. Джеральд только раз поинтересовался у брата, видел ли тот герцогиню, когда бывал с отцом в Олларии. Август ответил, что граф Карлион не получал приглашений в дом Алва и сам не посылал их в особняк на улице Мимоз; не было даже случайной мимолетной встречи на улице или в парке, а на официальные приемы наследник отца пока не сопровождал.
Подобная неосведомленность позволяла молодым людям строить самые разные предположения. Они знали, что Генриетта Алва всего на шесть лет моложе их матери, и это сразу превращало её в одну из великосветских матрон, с которыми Августу случалось пересекаться в столице. Принадлежность к Карлионам давала возможность с определенной долей уверенности судить о внешности, но только в общих чертах: волосы — от каштановых до русых, глаза — серые или серо-голубые; герцогиня скорее всего не слишком высокая, но трудно сказать, насколько хорошо сохранилась её фигура после рождения троих детей.
Джеральд предполагал, что "кузина Генриетта", как они с Августом решили называть между собой высокую гостью, может быть похожа на матушку — невысокую тихую женщину, несколько поправившуюся после частых родов, в последнее время почти всегда уставшую, но с неизменно мягким теплым взглядом темных глаз. Старший брат возражал: о Кэналлийском Вороне, над которым, кажется, не было властно само время (что уж говорить о сонме завистников и интриганов!) не знали разве что только в самых диких и глухих районах северных нагорий, и, отдавая должное приятному характеру матери, Август все же считал, что Алва вряд ли связал бы свою судьбу с похожей на неё женщиной. Хотя как признавали оба брата, разговоры и сплетни, окружающие нынешнюю герцогиню, вроде бы не опровергали такую возможность.
И вот оговоренный день настал.
Около полудня во двор замка въехала карета, запряженная четверкой легконогих, черных, как Закатные кошки, морисков. Джеральд застыл у окна, заворожено разглядывая роющих копытом землю коней, безукоризненно послушных даже не кнуту и окрику кучера, а будто бы одной его мысли.
Стоящий на запятках кэналлиец спрыгнул — словно слетел — на землю и, открыв дверцу, разложил лесенку, протягивая руку сидящей в карете даме.
Джеральд сумел только обменяться с братом быстрыми взглядами, когда герцогиня Алва ступила под своды Старого Карлиона, встречаемая в широком холле семьей графа и всей прислугой.
"Кузина Генриетта" меньше всего походила на созданный воображением образ.
Она была…обыкновенной.
Среднего роста, со светло-русыми волосами, собранными в низкий узел на затылке и, наверное, навсегда выгоревшими под южным солнцем пепельными прядями, с правильными чертами лица, спокойными серыми глазами и легким румянцем на щеках, которым она, скорее всего, была обязана встречному ветру. Её фигура осталась на удивление стройной, и закрытое дорожное платье глубокого темно-синего цвета из тяжелой плотной ткани только подчеркивало этот факт. Джеральд уловил тихое перешептывание сестер, и, взглянув на гостью внимательнее, был вынужден согласиться с озадаченностью Катарины: герцогиня со всей очевидностью пренебрегала тенью — её лицо было слегка обветренным, а на переносице рассыпались едва заметные золотистые веснушки. Веснушки! Джеральд едва ни покачал головой, пытаясь осмыслить подобную банальность: у Матильды, например, каждую весну появлялись такие же, стоило ей провести на солнце хоть немного дольше дозволенного.
— Здравствуйте, дядя, — кажется, родственное обращение было выбрано кузиной намеренно, чтобы подчеркнуть неофициальность визита, — благодарю за то, что вы так любезно согласились принять меня.
— Мы семья, Генриетта, — подтверждая правила игры, отозвался отец, хотя Джеральд успел заметить, что такая простота в обращении застала его врасплох.
Гостья же держалась уверенно и ровно, с мягкой улыбкой принимая знакомство с женой и детьми графа. Протянула руку графине, и Джеральд увидел, как мать на мгновение замешкалась, прежде чем ответить на рукопожатие; что-то спросила у Августа, кажется, про Лаик, пожелала ему всех благ. Отметила расцветающую красоту девочек.
Представляя герцогине Джеральда, отец лишь вскользь упомянул, что мальчику вскружил голову флот. Не то, чтобы в его голосе звучало неодобрение, но Джеральд знал, насколько несерьезными считает граф мечты младшего сына о море, рассчитывая на более основательную военную карьеру. В идеале, конечно, подальше от действующей армии, например, в привилегированной королевской гвардии.
— Север или юг? — неожиданно осведомилась Генриетта, напрямую обратившись к юноше.
— Ч-что? — запнувшись, переспросил Джеральд, резко вдохнув и буквально кожей ощутив обращенные на него взгляды родных, от которых мгновенно запылали щеки.
— О! Простите за ужасную формулировку, — покачала головой кузина, и Джеральд с изумлением осознал, что герцогиня Алва обращается на "вы" к мальчишке, годящемуся ей в сыновья. — Я имела в виду в виду, вы бы хотели служить близ Хексберг или предпочитаете более теплый климат?
— Я.., — да что с ним такое? Медленно вдохнув и выдохнув, Джеральд сделал шаг вперед и вернул голосу твердость, — Я пока не думал об этом, Ваша Светлость.
— Определенно, — лукавая подначка в голосе герцогини ему же послышалась? — Впрочем, у вас еще достаточно времени, чтобы сделать выбор, молодой человек. Конечно, у северной и южной эскадр есть своя специфика в постройке кораблей, но в значительной степени различаются скорее…подходы к обучению и формированию команд и…, — Генриетта умолкла и коротко улыбнулась, обратившись уже к Ангеррану Карлиону, сумевшему сохранить видимость невозмутимости, но ощутимо выбитому из колеи поднятой темой разговора. — Дядя, я приношу извинения за несвоевременность беседы. Надеюсь, вы не будете возражать, если я переговорю с вашим младшим сыном после ужина?
— Отнюдь, Генриетта, — после короткой паузы ответил граф. — Я распоряжусь зажечь свечи в библиотеке, там вам будет удобнее. Эдвард, — короткий взгляд в сторону дворецкого, — вас проводит.
— Благодарю. Джеральд, — Генриетта снова обратила свое внимание на молодого родственника, — мы затронули любопытную тему, однако, боюсь, она нуждается в длительном и вдумчивом обсуждении, вы согласны?
— Совер-…совершенно, согласен, Ваша Светлость, — поспешно кивнул Джеральд, чувствуя прожигающий спину взгляд Августа.
— В таком случае, я надеюсь встретиться с вами в библиотеке.
Дождавшись утвердительного кивка, Генриетта попросила показать отведенную ей комнату, чтобы она могла освежиться после долгого путешествия и переодеться.
Ошеломленный, озадаченный и совершенно растерянный Джеральд провожал кузину взглядом, пока она поднималась по лестнице в сопровождении графской четы, своей служанки и дворецкого замка.
* * *
Джеральд снова складывает письма в стопку, обвязывает лентой и убирает в тайник. Проходит к окну, распахивает створки и, опираясь на подоконник, делает глубокий вдох.
Тетушка Генри верна себе. Она знает, что он не примет деньги, поэтому пишет, что в Дареме его ждет полумориск в полной сбруе, хорошо объезженный и довольно спокойный для своих кровей. "Тебя ждет не самое легкое путешествие, — отмечает тетушка, — слишком много лиг в слишком короткий срок. И это не считая погоды, которая обещает быть предсказуемо жаркой, не слишком предсказуемо ветреной и совсем непредсказуемо дождливой. Ни одна северная порода не выдержит такого букета". Юноша буквально слышит тетушкины интонации, легко представляя выражение её лица, взгляд и улыбку.
Их встречи за минувшие четыре года можно пересчитать по пальцам…ну, ладно — двух рук. Но этого мало, безумно мало, потому что с тетушкой интересно и весело! Она смелее его матери, смелее сестер, и готова обстоятельно ответить на все его вопросы. Или не менее обстоятельно объяснить, почему в данный момент разговор лучше отложить.
Она находит одинаково занимательными и беседу о литературе или философии, и сравнительный анализ тактических схем противников во время Двадцатилетней войны, отказываясь считать подобную тему привилегией чисто мужских бесед и объясняя подобную позицию благотворным влиянием герцога Алва.
Когда Джеральд восхищенно говорит тетушке, какая она невероятная, та смеется и качает головой. "Я обыкновенная, — отвечает она, и в голосе нет сожаления или ложной скромности. — Но у меня невероятная семья".
Тетушка чаще говорит о детях, чем о муже, и Джеральд ловит каждое слово, воссоздавая в воображении картину яркой, стремительной, беспокойной и непростой, чуточку безумной и одновременно удивительно надежной жизни. Её рассказы полны сдержанной нежности, тепла и любви, спокойной уверенности в себе и близких, и Джеральду кажется, что эти чувства, как сияющий солнечный щит, защищают её от грязи и гнусности окружающей действительности. Но они не застят ей глаза, в ней нет ни капли наивности или детской инфантильности — скорее сверх меры северной рациональности и основательности, практичности и даже — Генриетта со смехом признается в этом сама — легкого занудства. ("Иногда — в тяжелой форме", — наигранно скептически добавляет тетушка).
И Джеральд учится у неё этой столь необходимой способности — небрежно отмахиваться от оскорбительных замечаний, игнорировать мнения, о которых не спрашивали, и советы, которых не просили.
Он перечитывает тетушкины письма, ища в них если не советы, то источник сил. А сейчас силы ему нужны, как никогда.
* * *
Тогда, в самый первый приезд герцогини Алва в Старый Карлион, Джеральд и Генриетта надолго засиделись в библиотеке. Тем вечером Джеральд осознал, насколько…эфемерными были его представления о возможной будущей службе. Он бы совсем потерялся, если бы ни мягкие, но настойчивые наводящие вопросы, которыми Генриетта вынуждала его слово за словом формулировать более четкие планы.
Их прервал стук в дверь, и сверх меры почтительный Эдвард сообщил, насколько поздний нынче час. Генриетта отослала его кивком и неизменной улыбкой и обратилась к Джеральду с предложением о верховой прогулке следующим утром. Тот энергично кивнул, соглашаясь, готовый показать окрестности и даже тайную пещеру под обрывом, будучи абсолютно уверенным, что кузине можно довериться.
— Доброй ночи, Ваша Светлость, — с этими словами юноша встал и направился к двери.
— Доброй ночи, Джеральд, — ответила Генриетта и, помедлив, добавила. — И, пожалуйста, все, что угодно, но только не "Ваша Светлость".
Джеральд обернулся, сосредоточенно глядя на гостью.
— Теперь, когда мы затронули в разговоре "Руководство по тактике"6, думаю, можно обойтись без утомительных формальностей, — насмешливо, но совершенно необидно заметила Генриетта и, наигранно тяжело вздохнув, добавила. — А уж после "Выборок из сборника указаний по укреплению позиций в борьбе с контрреволюционными восстаниями"7 ты вообще обязан считать меня самым близким членом семьи.
Плечи Джеральда начали трястись в беззвучном смехе еще при упоминании первой книги, а под конце реплики он от души рассмеялся, но тут же опомнился и в испуге прикрыл рот ладонью, надеясь, что никого не потревожил громким хохотом в столь позднее время.
— Но как мне вас называть? — размеренно вдохнув и выдохнув пару раз, чтобы успокоиться окончательно, спросил Джеральд. — Кузина?
— Хм, — задумчиво протянула Генриетта. — Кажется, я поторопилась, говоря "что угодно", потому что питаю стойкое отвращение к подобному обращению. Есть еще идеи?
Джеральд задумался. Потом задумался еще глубже. Потом его будто бы озарило, но он предпочел задуматься еще раз, чтобы не ляпнуть, по его мнению, глупость.
— Излагайте, молодой человек, — с ироничным смешком прервала его размышления Генриетта. — Я же вижу, что вы что-то придумали.
Джеральд поднял на неё смущенный взгляд и с вопросительной интонацией предложил:
— Тетушка Генри?
Генриетта воззрилась на юношу с ошарашенным весельем, по её виду можно было сказать, что она разрывается между изумлением и откровенным желанием рассмеяться.
— И что…, — Генриетта очертила кистью в воздухе круг, как если бы это движение могло помочь подобрать лучшую формулировку, — сподвигло тебя сделать подобный выбор?
Джеральд развел руками с беспомощной улыбкой. Он и сам понятия не имел, какая кошка его надоумила, но как бы дико ни звучало выбранное им обращение, едва слетев с губ, оно казалось теперь единственно возможным.
— Это твое окончательное решение? — серьезно уточнила Генриетта, и, когда Джеральд кивнул, на миг помрачнела, задумчиво покусывая губу. — Генри, — пробормотала она с коротким смешком. — Кто бы мог подумать. Хороши шутки.
Джеральд совершенно не понимал причин для горькой иронии, слабым эхом прозвучавшей в последних словах Генриетты, и молча ждал, пока "тетушка" придет к согласию с самой собой и озвучит решение об уместности обращения.
Генриетта долгую минуту сосредоточенно постукивала пальцами по подлокотнику кресла, после чего вскинула голову и улыбнулась так заразительно, что не было никакой возможности не вернуть улыбку.
И махнула рукой, отсылая Джеральда из комнаты преувеличенно торжественным:
— Доброй ночи, дорогой племянник.
"Племянник" поклонился и, задержавшись в дверях, как можно почтительнее отозвался:
— Доброй ночи, тетушка Генри.
* * *
Джеральд проходится из угла в угол. Давно заполночь, а ведь утром его ждет непростой разговор с отцом, и стоило бы выспаться, но сна ни в одном глазу, организм неожиданно бодр и полон сил, и в голове хаотично мечутся мысли.
До Лаик четыре летних месяца, которые он решает посвятить поискам брата. Или подтверждений … нет, Джеральд не в состоянии признать даже мысленно, что Август может быть… Что его уже может не быть вовсе.
Признать — значит сдаться, а сдаваться он не намерен.
Он найдет этого бессовестного франта и от души встряхнет, чтобы даже не думал пытаться отвертеться от титула и наследства. Чтобы даже мысли не допускал вот так взять и…и…и попасть в шторм, налететь на рифы, бесследно исчезнуть в конце концов!
Найдет и вернет домой, чего бы это ни стоило!
Во имя Лита, Анэма, Унда и Астрапа!
Орстон!
Джеральд замирает, прикрыв глаза и повторив про себя эту клятву. Он уверен, что в этот раз даже тетушка Генри не стала бы беспокоиться из-за упоминания имен древних богов всуе, хотя обычно просит быть менее беспечным. Тетушка не суеверна, она даже не слишком религиозна (и Джеральд не уверен, что тому причиной: природное здравомыслие или десятилетний брак с самым отъявленным безбожником Талига), в её словах об уважительном отношении к именам Абвениев не звучит страха или преклонения, присущего раболепным последователям культа — Генриетта говорит о магии, как о еще одной грани бытия, неоднозначной, но безусловно могущественной и не терпящей легкомыслия.
Юноша совершенно уверен, что причиной такого отношения стали события Излома, которые сам он, будучи двухлетним младенцем, не помнит совершенно.
Безусловно, есть хроники, безжалостно фиксировавшие охватывающее Кэртиану безумие, есть книги, превратившие историю тех темных лет в драгоценный камень безупречной огранки и подарившие ему сказочной красоты оправу, а есть слухи, полные ужаса, отчаяния, крови и слез. Это нелепо, но иногда Джеральду кажется, что только сплетням и можно верить.
Он хочет расспросить тетушку, чтобы знать наверняка, даже не имея шанса понять до конца; и однажды решается задать вопрос. "Что тогда произошло?" — осторожно любопытствует юноша в одном из писем и до нервной дрожи в пальцах ждет ответа. "Излом, мой юный друг, — пишет Генриетта, и Джеральда поначалу разочаровывает такая сдержанность. — Излом времен, судеб, жизней, рассудка. Терпения. Этерна устала, мы слишком долго искушали судьбу, вообразив, что самовольно надетая корона искупает все грехи на много кругов вперед".
В следующую личную встречу тетушка еще немного приподнимает завесу, рассказывая чуточку больше, чем предполагает официальная версия. И все же Джеральду мало, он пытается настоять, но…но вдруг обращает внимания на глаза Генриетты, на дне которых плещется сейчас что-то, что вынуждает его умолкнуть, подойти к тетушке и впервые её обнять.
— Я расскажу тебе чуть позже, обещаю, — в интонациях только мягкость и ни капли волнения или переживаний.
И Джеральд верит — тетушка всегда держит слово.
Небо на востоке вспыхивает предчувствием рассвета, и Джеральд всего на мгновение поддается панике: вот он, новый день, который ждет от него не просто решений, но воплощения в жизнь грандиозного плана. Но вслед за паникой поднимает голову уверенность в своей правоте и необходимости задуманного, и это сводит всколыхнувшиеся было страхи на нет, смягчает волнение, удавкой стянувшее горло.
Юноша умывается, достает из шкафа рубашку и колет, вешает на спинку стула камзол — ему кажется, что так собираются на битву, но с какими драконами ему сражаться? Усмиренные Изначальные твари вновь надежно заперты в подземельях Гальтары, а прочая нечисть, если верить легендам, с восходом расползается по своим норам.
Тетушка Генри говорит, что люди ищут битвы чаще, чем те их находят, но это никогда не мешало пытаться.
Возможно, сейчас он тоже ищет свою битву.
И обязательно найдет.
Джеральд окидывает взглядом свое отражение, поправляет воротник рубашки, сдувает пылинку с рукава камзола и решительным шагом покидает комнату.
Во имя Лита, Анэма, Унда и Астрапа!
Орстон!
И словно наяву ему отзывается насмешливо-ласковый голос тетушки Генри:
"Мэратон!"
________________________________________________
1 Герб Карлионов — это золотой дуб на багряном поле на фоне черной скалы (не то, чтобы это было важно, но все-таки).
2 По причине отсутствия сведений о литературных героях приключенческих, авантюрных, плутовских и иных романов в мире Кэртианы пришлось обратиться к хорошо известным персонажам мировой литературы и истории.
Педро Сангре — капитан Питер Блад, вымышленный пират, главный герой серии книг Рафаэля Сабатини. Под именем Сангре его знали испанцы (буквальный перевод фамилии на испанский)
3 "Rob in hood" — "Роб (Роберт) ("rob", "robber" также означает "грабитель") в капюшоне". Так Робина назвала Мэриан, когда он выиграл турнир лучников и провозгласил её королевой турнира.
4 Роберт Рой Макгрегор, или Роб Рой (англ. Robert Roy MacGregor, или Rob Roy, от ирл. Raibeart Ruadh — рыжий Роберт; 7 марта 1671 год, Гленгайл — 28 декабря 1734, Балквиддер) — национальный герой Шотландии, разбойник, которого часто называют шотландским Робин Гудом.
5 Пьер Легран — французский авантюрист, корсар и дуэлянт по прозвищу Пьер Великий, капитан фрегата "Кураж".
6 Э. Миддельдорф "Руководство по тактике"
7 Бессовестное объединение названий двух книг: Д.М. Карбышева "Выборки из сборника указаний по укреплению позиций, составленного для 5-й Краснознамённой армии в 1920 году" и М. Н. Тухачевского "Борьба с контрреволюционными восстаниями"
17.09.2014 г.
@темы: тексты, хэдканон, Генриетта Карлион, Джеральд Карлион, Тайна старого монастыря
-
-
20.04.2015 в 23:52Я достала свою папочку с распечатанным текстом и... просто улыбаюсь.
Спасибо за изумительную Генриетту - блистательную герцогиню и такую родную, теплую, понимающую тетушку.
И отдельное спасибо за предысторию. % ))
-
-
22.04.2015 в 11:51Я рада, что мое видение совпало с твоим, потому что писать об этом юноше было чрезвычайно приятно
И спасибо за теплые слова о Генриетте!
О, это прекрасное чувство молниеносного осознания