открывающий двери ©
Под ногами зашуршала мелкая каменная крошка, которой были засыпаны дорожки сада, калитка бесшумно затворилась за спиной. Генриетта отвела низко склонившиеся тяжелые ветки отцветающих яблонь, и не успевшие еще облететь лепестки редким белым дождем осыпались на голову и платье.
Оллария дышала летом.
Покидая Надор, Генриетта оставляла за спиной делающую первые шаги весну, а, приехав в столицу, обнаружила, что каким-то чудом вместе с дюжиной лиг за окном экипажа пролетела пара месяцев. Северное солнце только-только стало баловать ясными теплыми днями, и хотя капели отзвенели еще в первой четверти месяца Весенних Ветров, легкие заморозки не желали отступать, заставив изрядно побеспокоиться о судьбе будущего урожая. Сирень, безудержно разросшаяся вокруг Надорского замка, буквально день-два, как начала робко распускаться, мгновенно пропитав воздух головокружительным ароматом, уцелевшие же после зимних холодов старые яблони, посаженные, как говорят, еще по распоряжению деда нынешнего герцога, вообще не намеревались зацветать, лишь на днях оперившись молодой зеленью.
читать дальшеА в столице вовсю цвели каштаны. Их причудливые свечи завораживали экзотической красотой, но чуть приторный запах не вызывал у Генриетты теплых чувств, поэтому усыпанные крупными цветами каштановые деревья она тщательно обходила стороной, если ей случалось в минувшую неделю бывать в городе.
И если бы только каштаны! Сирень, к прискорбию девушки, почти отцвела, душистые гроздья еще держались лишь там, куда солнце заглядывало только изредка. Почти облетели даже вишни, и редкие порывы ветра кружили в вихре опавшие лепестки.
Генриетта в задумчивости прогуливалась по саду, где утреннее солнце сияло свежестью сквозь глянцевито-зеленую сочную листву, обводило белой каймой и высвечивало бледные и розоватые лепестки диких яблонь, соседствующих с ухоженными домашними сортами. В Надоре едва канули в прошлое первоцветы, а в Олларии уже готовились уступить свое право на цветение тюльпаны и нарциссы. Краем глаза Генриетта заметила живую изгородь из диких роз и с удивлением обнаружила готовые вот-вот раскрыться бутоны. Покачав головой, девушка обогнула пеструю клумбу с высокими тюльпанами, чьи лепестки, распустившись, превратили их в подобие лилий.
Отмечая новые и новые свидетельства неумолимо воцарявшегося лета, Генриетта тем не менее не могла избавиться от волнения и даже страха, преследовавших её с того самого мига, как она поймала за рукав дорожного платья Айрис Окделл и твердо сообщила, что едет с ней.
Юная герцогиня задыхалась в обветшалом замке: не столько сама заброшенность помещений тяготила Айрис, сколько воцарившаяся после спешного отъезда брата гнетущая атмосфера нетерпимости и подозрительности. Генриетта видела метания Айрис, её слепую влюбленность в недосягаемого, при жизни ставшего легендой маршала и с горечью осознавала, что никакие увещевания не помогут. Поэтому, оставив попытки образумить строптивую герцогиню, Генриетта продолжала неукоснительно исполнять возложенные на неё и принятые добровольно обязанности, стремясь не выпускать так невовремя вздумавшую бунтовать Айрис из поля зрения. И ведь едва ни упустила! Кто знает, в какую историю могла бы попасть семнадцатилетняя девушка, отправься она в путь одна, поэтому Генриетта не уставала благодарить Создателя, Лита и Леворукого — поодиночке и всех сразу, по правде говоря! — за навязчивую мысль проверить щеколды на окнах замка, да и сами рамы заодно, чтобы наутро отдать распоряжение заменить совсем уж рассохшиеся.
Распоряжения от Генриетты Карлион слуги так и не дождались. Столкнувшись в коридоре с готовой к отъезду (бегству — будем называть вещи своими именами) Айрис, Генриетта задумалась лишь на миг (хотя по прошествии времени пришла к выводу, что не думала вовсе). Одного взгляда на упрямо поджатые губы Айрис и мольбу в серых глазах, ощутимо приправленную испугом, хватило, чтобы понять — в Надоре девушку удержит только запертая на ключ дверь подземелий и глухой тюремщик. Генриетта могла бы поднять шум, помешав сумасбродному отчаянному шагу рвавшейся в столицу герцогини Окделл, но вместо этого уведомила троюродную сестру, что будет её сопровождать. Заартачившейся было Айрис, не желавшей терять ни минуты, она скупо, но достаточно ярко описала перспективы путешествия незамужней одинокой девицы через полстраны, а так же последствия для репутации оной девицы, вздумавшей уехать без компаньонки и появившейся таким диким образом в Олларии, где для распространения слухов достаточно богатой фантазии и злого языка.
Безумный поступок, как теперь считала Генриетта, запустил цепь событий не менее сумасшедшего характера, которые и привели её к роли одной из фрейлин Её Величества Королевы Катарины.
По счастью, дорога была только утомительной, как будто подарила напоследок несколько монотонных спокойных дней, призванных стать переходным периодом к той круговерти, что подхватила их, стоило только наемному экипажу въехать в Олларию. Айрис наотрез отказалась остановиться на одном из уютных постоялых дворов, чтобы привести себя в порядок перед визитом в дом эра своего брата, поэтому на пороге особняка герцога Алва, который Генриетта переступала не без известной доли внутреннего трепета (если не сказать больше — с замирающим сердцем), оказалась чуть растрепанная и совершенно ужасно одетая герцогиня Айрис Окделл. Которая, к тому же, не спала последние сутки, изводясь волнением и изводя свою компаньонку.
Расположившись в гостиной в ожидании появления хозяина дома или герцога Окделла, Айрис то снимала, то надевала перчатки, не оставляя в покое кружевную оборку на юбке. Генриетта присела рядом, накрыв беспокойные ладони девушки своей и слегка сжала, мягко улыбнувшись.
— О, Хэтти! — приглушенно воскликнула Айрис, и Генриетта невольно дернула уголком губ, услышав столь нелюбимое обращение. — А если он не захочет меня принять? Глупая! … Глупая! Глупая! Глупая! Он же просил подождать, а я…
— Айрис, — ласково, но твердо прервала её Генриетта, — что сделано, то сделано. Сейчас нам остается только ждать и довериться расположению Ричарда, в котором я не сомневаюсь, и милости герцога Алва…
…которая весьма сомнительна, — закончила про себя Генриетта, — или слишком экстравагантна, чтобы считаться таковой.
При упоминании имени Первого маршала глаза Айрис зажглись восторгом, а самоуничижительная неуверенность сменилась волнением от предстоящей встречи с предметом обожания.
И встреча эта была… О, Генриетта до сих пор вспоминает тот короткий разговор — настолько ясно он отпечатался в её памяти.
Герцог Алва появился дома ближе к вечеру в сопровождении изысканного кавалера в щегольском камзоле, и холодный тон, в котором он обратился к представившейся ему Айрис, заставил Генриетту на миг задержать дыхание, прежде чем она позволила себе заговорить, коротко обрисовав сложившуюся ситуацию.
Известие о том, что герцог Окделл отбыл с каким-то важным поручением, было…убийственным. Это рушило значительную часть планов, которые составляла в уме Генриетта, занимая бесконечные часы пути в тряской карете. Впрочем, оставалась ещё пара вариантов, но просить о подобном Ворона казалось неуместным и неподобающим.
Заметив, что Айрис начала тихонько всхлипывать (сказывались дорога, ожидание погони, бессонная ночь и вцелом — нервное напряжение последних дней), Генриетта коснулась локтя юной герцогини и со значением, даже чуть болезненно сжала, призывая к необходимости держать лицо. Маневр не остался незамеченным ни герцогом, ни его спутником, вызвав быстрый обмен взглядами, исполненными, как предположила Генриетта, если не откровенной насмешки, то, как минимум, пренебрежительной иронии.
Понять реакцию хозяина дома было можно, но легче от этого не становилось. Особенно, когда герцог Алва предложил Айрис вернуться к родным. Эти слова доконали бедную девочку, и она разрыдалась, судорожно стиснув компаньонку в объятиях, которая даже стала опасаться возможного приступа болезни, погладив Айрис по вздрагивающим плечам.
— Сударь, — продолжая обнимать свою подопечную, начала Генриетта. — Я понимаю, что наш визит не располагает к проявлению вами любезности…
— В точности так, сударыня, — отозвался Алва, небрежно кивнув в знак согласия.
— …однако, я нахожу недопустимым сделанные вами заявления, — Генриетта прервалась, чтобы убедиться, что Айрис дышит хоть и отрывисто, но не болезненно поверхностно.
Герцог воздержался от реплики, однако насмешливо вскинутая бровь и равнодушие синих глаз были красноречивее слов.
Стиснув зубы, Генриетта продолжила, стараясь сохранять спокойное достоинство, что под острым взглядом Алвы показалось ей бессмысленным занятием:
— Хотя бы потому, что делать выводы, не зная всех фактов, как минимум глупо.
Последние слова позвучали более резко, чем хотелось бы Генриетте. Теперь уже изумленно-иронично вскинул брови и сопровождающий герцога щеголь, бросив быстрый взгляд на Алву, по выражению лица которого что-либо прочесть было совершенно невозможно.
— А как максимум? — неожиданно спросил герцог.
— А как максимум — смертельно опасно, — почти мгновенно, хотя и предельно сдержанно ответила Генриетта.
Последовал очередной обмен взглядами между герцогом и его гостем.
— В таком случае, извольте просветить нас. За ужином, — небрежно бросил Алва. — Располагайтесь! Сейчас я распоряжусь. Идемте, Валме. Это надо запить!
О, так щеголь скорее всего виконт Валме, сын графа Валмона — тут же отметила про себя Генриетта, припоминая письма самой старшей сестры. Не то, чтобы она задавалась вопросом личности спутника герцога, просто не сочла необходимым угадывать семью по известным ей фамильным чертам и прочим мелочам, которые скрупулезно выискивала в редких и многословных письмах сестер, наполненных сплетнями, предположениями, обсуждениями дел собственных семей и детей, а так же — и это, пожалуй, было признаком хорошего тона — слухами вокруг полумифической фигуры Первого маршала Талига.
Генриетта уже намеревалась попросить показавшегося в гостиной слугу принести кувшин с водой для умывания, чтобы убрать красные пятна, проступившие на бледном лице постепенно успокаивающейся Айрис, когда герцог вдруг обернулся в дверях.
— Вы не представились, — резко сообщил он, окидывая Генриетту цепким взглядом.
— Я знаю, — не задумываясь, ответила девушка, но тут же склонила голову, признавая вину за бестактность — Простите, сударь.
— Бросьте, — отмахнулся Алва и требовательно (как будто был вправе распоряжаться слугами гостей) уточнил — Имя.
Генриетта хотела бы сверкнуть глазами и, вскинув голову, ответить на бесцеремонную развязность холодно и столь же дерзко, но годы, проведенные в Надоре, приучили её к сдержанности в проявлении эмоций и превалированию рассудка над порывами души.
— Генриетта Карлион, — ровным голосом назвалась она, не опуская глаз.
— Час от часу не легче! — с этими словами Алва покинул гостиную.
Ужин, против требования Алвы, прошел в гробовом молчании. Уюта в царившей за столом тишине было столько же, сколько в замурованном склепе, где на надгробиях оседает пыль времен, крошась и истончаясь в затхлом спертом воздухе.
Айрис была готова отказаться от еды, но Генриетта настояла, чтобы девушка подкрепила силы, поэтому юная герцогиня с неохотой накалывала на вилку кусочки нежного мяса, политого каким-то диковинным, неизвестным Генриетте соусом, явно обязанным своим душистым ароматом целому букету южных трав. Алва, сидящий во главе стола, неспешно потягивал вино, изучающе-равнодушно наблюдая за гостьями поверх бокала. Молчал даже расположившийся по правую руку от него виконт Валме, хотя Генриетта не сомневалась, что в другой ситуации этот человек сыпал бы шутками, готовый легкой болтовней разбить неловкую тишину.
Генриетта, отпив немного воды, стакан с которой любезно поставил по правую руку кто-то из слуг, бесшумно и почти незримо прислуживающих за столом, перевела взгляд на ещё одну присутствующую на ужине персону.
Луиза Арамона.
Алва представил им вдову капитана Лаик, сообщив, что в скором времени она станет их компаньонкой, когда они будут представлены королеве и займут свое место в свите в качестве фрейлин. Айрис пока отреагировала довольно равнодушно, но это безразличие, в достаточной степени вызванное сильнейшим эмоциональным потрясением, должно было скоро смениться деятельным любопытством — Генриетта достаточно хорошо знала свою подопечную, чтобы в этом сомневаться.
Сама же Генриетта испытывала смешанные чувства. С одной стороны, герцог Алва сделал именно то, о чем сама она ни за что не смогла бы попросить. Не в последнюю очередь — из-за репутации маршала, но еще и потому, что письма Ричарда (который — и это стало еще очевиднее в последних посланиях — был весьма осторожен в формулировках) довольно однозначно описывали герцога, как изрядно глухого к чужим просьбам, особенно, когда просивший был чрезвычайно жалок. В том, что сейчас они с Айрис едва ли могут вызвать иные чувства, Генриетта верила с трудом. И это одна сторона монеты, с другой же такая бескомпромиссность решения, принятого за них, невольно раздражала. Хотя опять же объяснялась исключительным карт-бланшем на распоряжение человеческими жизнями, которым обладал герцог, как Первый маршал и властитель Кэналлоа. Генриетта понимала, что должна быть бесконечно благодарна за такое скорое разрешение их неясного будущего и возможность задержаться в столице, однако… Однако подобный карт-бланш безвозвратно изменил слишком многое в её жизни, когда полковник Алва убил Грегори Карлиона выстрелом в упор.
Айрис же готова была внимать герцогу безропотно и принять любую участь, которую он ей уготовил. Генриетта не опускала глаз, когда ей случалось сталкиваться взглядом с Алвой, и не могла не отметить с легкой горечью, что подобная послушность зачарованной Айрис вполне объяснима. Снова припомнились письма сестер, по которым Первый маршал представлялся то ли самим Леворуким, то ли его близким другом, то ли просто безумцем. Красивым безумцем. Сумасшествие обычно отталкивает обывателей, но облеченное в столь впечатляющую оболочку — вызывает и восторг, и отвращение, не оставляя равнодушным никого. И хотя Генриетта оценивала сейчас внешность хозяина дома скорее с эстетической точки зрения, как если бы он являлся предметом искусства, а не живым человеком, хищная грация, присущая любым его движениям, поражала и невольно завораживала. В этом человеке чувствовалась сила, которой он был обязан не столько даже крови и роду (а скандальная репутация предыдущих поколений семьи во многом предвосхищала его собственную), сколько той грани своей исключительности, ключ к которой лежал в совокупности черт характера и свойств личности.
Оставив в покое размышления о герцоге, Генриетта перевела взгляд вначале на Айрис, чтобы убедиться, что та уже вполне оправила, а затем взглянула на будущую компаньонку. Госпожа Арамона не была красавицей, хотя, как отметила Генриетта, в её чертах скорее отсутствовала классическая идеальность, чем присутствовало какое-либо уродство. Обычная внешность непримечательной женщины — глядя на госпожу Арамону, Генриетта очень хорошо представляла себя на её месте лет через двадцать, с поправкой на возможность замужества, конечно.
Правда Луиза Арамона обладала выразительными глазами и совершенно потрясающими волосами. Генриетта гордилась своими косами (пожалуй, это было единственное, что Генриетта признавала в себе безоговорочно красивым), но, по её мнению, они оправданно меркли на фоне изумительного сокровища, которым обладала госпожа Арамона. А еще у неё был чудесный голос, мягкий и выразительный, очень спокойный… Она сама как будто излучала спокойную уверенность, мгновенно расположив к себе Генриетту, и даже Айрис понемногу оттаивала.
После ужина госпожа Арамона побеседовала с обеими девушками в обтянутой сливовым шелком гостиной, после чего Генриетта и Айрис незамедлительно перебрались в её дом.
Прощаясь с гостьями, герцог Алва галантно поцеловал руку госпоже Арамоне, отчего та вспыхнула легким румянцем смущения, и коротко кивнул девушкам, которых удалось в столь короткие сроки устроить в столице подальше от собственного особняка.
— Увы, госпожа Карлион, — со снисходительной насмешкой заметил Алва, — война еще капризнее светской кокетки и не терпит опозданий. Так что душещипательную беседу, призванную разжалобить моё черное сердце, отложим до возвращения.
Генриетта, оправлявшая рукав, выдержала паузу и подняла голову:
— Боюсь, в таком случае её придется отложить навсегда…
— Однако, — деланно изумился герцог с сухим смешком, — освежающая прямота, сударыня. Хотя и безосновательная. Соболезную, но рассчитываю вернуться как можно скорее.
Генриетта сделала глубокий вдох и сглотнула, словно проглатывая оскорбления, которыми с небрежной расточительностью сыпал Алва.
— Навсегда, — повторила она с нажимом и снова вернула себе самообладание и спокойствие, — потому что я не нахожу ничего душещипательного в предстоящем разговоре.
Виконт Валме расхохотался, искренно и от души:
— Госпожа Карлион, позвольте сообщить, что нахожу вас очаровательной, — приблизившись на расстояние шага, он с лукавством во взгляде заглянул в глаза и склонился к руке, оставляя на тыльной стороне ладони легкий поцелуй.
Генриетта резко кивнула, принимая легкомысленный комплимент повесы. Она и без того чувствовала, как зашлось быстрыми гулкими ударами сердце, когда она так откровенно дерзила маршалу, но этот красивый жест грозил стать последней каплей для её благоразумия и спокойствия, которые значительно пострадали из-за стремительно меняющихся обстоятельств последних дней и часов. Девушка словно видела себя со стороны, ощущала свою двойственность: в то время, как одна часть сущности вопила и требовала незамедлительно убраться с глаз долой и забиться в темный угол подальше от всей этой суеты и проблем, вторая, которую она как будто давно вымуштровала, внезапно строптиво взбрыкнула.
— Благодарю, сударь, — пожалуй, слишком церемонно и с ощутимой заминкой ответила Генриетта. — Всех благ, господа.
Она кивнула мужчинам и вслед за Айрис присела в глубоком реверансе. После этого госпожа Арамона в свою очередь попрощалась с Валме и Алвой и, пожелав им доброго пути, вышла. Девушки тихо последовали за ней.
Дома Луиза представила Генриетте и Айрис своих детей, с особой гордостью отмечая старшую из дочерей — Селину, девушку чрезвычайно хорошенькую и столь же милую. Генриетта заметила, что их добрая благодетельница (а Генриетта теперь только так могла относиться к Луизе, безоговорочно согласившейся принять на себя обязанности наставницы двух провинциалок) знакомила дочь с юной герцогиней с затаенным волнением. Однако уже несколькими минутами позже Генриетта и госпожа Арамона наблюдали за перешептывающимися девушками, не скрывая облегчения во взглядах, которыми не преминули обменяться.
С того дня прошла почти неделя. Айрис энергично обживала свой новый мирок, устраивая все в нем по своему вкусу, наконец, вырвавшись из-под диктата властной матери. Она много времени проводила с Селиной, о чем-то шепчась, много гуляя, вышивая и читая.
А Генриетта…скучала. Как оказалось, должность фрейлины не предполагает той степени занятости, к которой она привыкла, поэтому вне прямых обязанностей девушка старалась заполнить свои дни хоть какой-то деятельностью, чтобы не изнывать от тоски и безделья. Девушка готова была поселиться в библиотеке, глотая книги, которыми не располагали книжные полки Надора. Она так же, как дома, много гуляла, хотя территория её прогулок теперь была ограничена коридорами дворца и прилегающего к нему сада. О, Генриетта не жаловалась — дворец был немыслимо большим, а сад — вполне обширным. Но ей не хватало бескрайних просторов северных равнин, отвесных скал, лесов и ветров, рвущих заявки плаща.
Не впервые девушка воскрешала в сердце предательскую мысль о том, что она зря оставила привычный образ жизни, разом бросив все и уехав в столицу. Она словно потеряла себя и не могла теперь найти. С остальными фрейлинами установились пока достаточно ровные отношения, хотя девушки из состоятельных семей Лучших Людей предпочитали не обращать внимания на бывшую приживалку семьи опального герцога. Айрис они пока что снисходительно терпели из-за титула — все-таки кровь и поколения знатных предков были весомым аргументом и вызывали невольное уважение, даже если статус не был подкреплен состоянием А вот не такую уж юную дочь генерала Карлиона, оставившего семью без единого талла, можно было легко игнорировать.
Генриетта не жаловалась на одиночество, она привыкла к нему в Надоре, хотя там все же можно было пробраться на кухню и побеседовать то с кухаркой, то с ключницей, то со старым дворецким, знающим такое множество страшных и занимательных историй, что до сих пор ни разу не повторился — а ведь Генриетта жила под этой крышей с тринадцати лет.
Сейчас ей было уже двадцать три — старая дева, как ни крути. Ни внешности, ни состояния, ни имени — ничего, что могло бы привлечь потенциальных женихов, вздумай Генриетта задуматься о замужестве. Конечно, она могла предложить еще покладистый нрав и умение вести хозяйство, но это что-то значило бы только для тех, кто искал непритязательную жену, которой не похвастаешься в свете, зато будешь спокоен за дом и наследников.
Генриетта тряхнула головой, прогоняя бессмысленные раздумья, и обнаружила, что в своих бесцельных блужданиях и не менее бесцельных воспоминаниях забрела в северную часть сада, где в тени раскидистых вишневых крон притаилась молодая поросль сирени. Деревца едва ли вытянулись выше колена, но уже успели расцвести. А в силу того, что солнце нечасто их баловало, они не успели достаточно окрепнуть и насытиться, чтобы отцвести вслед за сородичами, посаженными на открытой прямым солнечным лучам поляне. Генриетта с улыбкой склонилась к цветам, следуя нелепому, но забавному суеверию в желании найти цветок с пятью лепестками, обещающим удачу.
Отпуская душистую гроздь, Генриетта зацепилась перчаткой за тонкую ветку и осторожно выпутала тонкое кружево, боясь даже дышать. Она приехала в Олларию в старых бархатных перчатках матери, потертых и несколько раз зашитых. Увидев, что надето на руки герцогини Окделл и её спутницы, госпожа Арамона возмущенно ахнула и потребовала немедленно обзавестись новыми. И вцелом сменить гардероб.
Айрис собиралась второпях, а Генриетта потратила на сборы считанные минуты, отправив в саквояж сменную пару белья, чулки и верхнее платье. Госпожа Арамона проинспектировала их скудный багаж, не скрывая обеспокоенности и негодования — хотя, как было очевидно, вдова злилась не на девочек, конечно, а на Мирабеллу Окделл, позволяющую дочери и молодой родственнице одеваться подобным образом.
На следующих же день была вызвана портниха, снявшая с девушек мерки и клятвенно заверившая, что платья будут готовы с самый ближайший срок. Для Айрис правда нашлась пара готовых платьев, и уже вечером юная герцогиня щеголяла обновками, не в силах пройти мимо ни одного зеркала, подолгу разглядывая свое отражение, кружась и ловя краем глаза одобрительные взгляды Луизы и Генриетты.
Генриетта ликовала — Айрис заслуживала счастливой юности, и, если сейчас девушку так радовали новые платья, пусть. Пусть веселится, шутит, играет, пока ей это позволяют легкомысленные семнадцать лет. Сама Генриетта не то, чтобы полагала себя безнадежной и… о, да "достаточно старой" — это весьма точное определение… Так вот, она просто полностью переключилась на Айрис, готовая обойтись минимумом вещей, которыми следовало обзавестись в столице.
Платья были почти готовы, но до тех пор Генриетта носила второе верхнее платье, захваченное из Надора. Черное, с белой вставкой выреза и высоким воротником, закрывающим шею, оно очень нравилось Генриетте строгим изяществом линий. Луиза наряд одобрила, хотя и отметила, что считает необходимым добавить в гардероб девушек немного цвета.
— Оставьте это для Айрис, Луиза, — всего через пару дней госпожа Арамона разрешила Генриетте называть себя по имени, хотя девушка до сих пор внутренне замирала, находя камень преткновения в строгом воспитании, — меня вполне устраивает подобная гамма.
— Глупости, дорогая, — отмахнулась вдова. — Даже думать не смей…
— Не умею, — не удержалась от шпильки Генриетта, сверкнув короткой озорной улыбкой.
Луиза покачала головой с мягким укором во взгляде:
— И все таки нынче весна, скоро лето — двор скоро отправится в Тарнику… Там не до траурных нарядов, милая.
— О, как вам угодно! — подняв обе руки, как бы признавая поражение, ответила Генриетта, не считая нужным ломаться.
Однако перчатки, шали и туфли — на приобретении этих вещей госпожа Арамона все-таки настояла, и теперь на руках Генриетты были тонкие ажурные перчатки. Длинные, до локтя, но девушка собирала их на запястье, чтобы не мешались рукавам.
Впрочем, перчатки были не только данью хорошему тону, но и необходимостью. Генриетта осторожно обнажила левую ладонь и пристально изучила кисть и запястье. Не в последнюю очередь перчатки скрывали легкий загар, который был недопустим при дворе. Но что делать девушке, проводящей значительную часть времени на улице без шляпки и перчаток — дома за повседневными заботами Генриетта не видела в них нужды. И хотя солнце на севере не было таким жарким, как в столице, все-таки лицо и открытые руки девушки слегка обветрились, и теперь она каждый вечер готовила себе бальзам из лимонного сока или молока, чтобы свести с кожи этот явный признак "плебейства".
Снова надев перчатку, Генриетта вдруг широко улыбнулась, запрокинув голову, и с наслаждением вдохнула.
Плетеный шатер вишневых ветвей защищал от прямых жгучих лучей почти летнего солнца, пропуская сквозь листву лишь отдельные слепящие блики. Порыв ветра, взметнувший усыпавшую траву лепестки, как будто нарочито ласково и игриво коснулся лица зажмурившейся девушки, выбившихся из низкого узла на затылке прядей, защекотавших щеку и лоб, отчего Генриетта, фыркнула, как недовольная кошка и торопливо заправила волосы за уши, чтобы ничего не отвлекало.
Она стояла, прикрыв глаза, раскинув руки, готовые к объятиям, и в этот миг немыслимо любила всех людей и все миры Ожерелья. На миг приподнялась на цыпочки, словно тянулась к высоким темным веткам над головой. Чуть покачнулась, потому что новые туфельки слетели с пяток, но удержалась и, прикусив губу, покружилась.
Генриетта считала подобное свое поведение ребячеством, но выше сил и возможностей, выше всех внутренних запретов и правил было сейчас удержаться от искренней широкой улыбки, от тихого смеха.
Да, она все еще не была уверена, что поступила верно, покинув Надор.
Да, она все еще беспокойно спала на новом месте, чувствуя, как тысячи мыслей мечутся в голове, сталкиваясь и беспокоя, требуя обдумывания и решения.
Да, она не загадывала дальше пары дней, потому что слишком мало разбиралась в нынешней ситуации, но подспудно ощущала царившие тревожность и напряженность.
Для паники и чистого в своей первозданности ужаса неизвестности была тысяча тысяч причин.
Но здесь и сейчас Генриетта Карлион позволила себе улыбаться и любить.
Позволила себе быть мимолетно счастливой.
23.05.2014 г.
Оллария дышала летом.
Покидая Надор, Генриетта оставляла за спиной делающую первые шаги весну, а, приехав в столицу, обнаружила, что каким-то чудом вместе с дюжиной лиг за окном экипажа пролетела пара месяцев. Северное солнце только-только стало баловать ясными теплыми днями, и хотя капели отзвенели еще в первой четверти месяца Весенних Ветров, легкие заморозки не желали отступать, заставив изрядно побеспокоиться о судьбе будущего урожая. Сирень, безудержно разросшаяся вокруг Надорского замка, буквально день-два, как начала робко распускаться, мгновенно пропитав воздух головокружительным ароматом, уцелевшие же после зимних холодов старые яблони, посаженные, как говорят, еще по распоряжению деда нынешнего герцога, вообще не намеревались зацветать, лишь на днях оперившись молодой зеленью.
читать дальшеА в столице вовсю цвели каштаны. Их причудливые свечи завораживали экзотической красотой, но чуть приторный запах не вызывал у Генриетты теплых чувств, поэтому усыпанные крупными цветами каштановые деревья она тщательно обходила стороной, если ей случалось в минувшую неделю бывать в городе.
И если бы только каштаны! Сирень, к прискорбию девушки, почти отцвела, душистые гроздья еще держались лишь там, куда солнце заглядывало только изредка. Почти облетели даже вишни, и редкие порывы ветра кружили в вихре опавшие лепестки.
Генриетта в задумчивости прогуливалась по саду, где утреннее солнце сияло свежестью сквозь глянцевито-зеленую сочную листву, обводило белой каймой и высвечивало бледные и розоватые лепестки диких яблонь, соседствующих с ухоженными домашними сортами. В Надоре едва канули в прошлое первоцветы, а в Олларии уже готовились уступить свое право на цветение тюльпаны и нарциссы. Краем глаза Генриетта заметила живую изгородь из диких роз и с удивлением обнаружила готовые вот-вот раскрыться бутоны. Покачав головой, девушка обогнула пеструю клумбу с высокими тюльпанами, чьи лепестки, распустившись, превратили их в подобие лилий.
Отмечая новые и новые свидетельства неумолимо воцарявшегося лета, Генриетта тем не менее не могла избавиться от волнения и даже страха, преследовавших её с того самого мига, как она поймала за рукав дорожного платья Айрис Окделл и твердо сообщила, что едет с ней.
Юная герцогиня задыхалась в обветшалом замке: не столько сама заброшенность помещений тяготила Айрис, сколько воцарившаяся после спешного отъезда брата гнетущая атмосфера нетерпимости и подозрительности. Генриетта видела метания Айрис, её слепую влюбленность в недосягаемого, при жизни ставшего легендой маршала и с горечью осознавала, что никакие увещевания не помогут. Поэтому, оставив попытки образумить строптивую герцогиню, Генриетта продолжала неукоснительно исполнять возложенные на неё и принятые добровольно обязанности, стремясь не выпускать так невовремя вздумавшую бунтовать Айрис из поля зрения. И ведь едва ни упустила! Кто знает, в какую историю могла бы попасть семнадцатилетняя девушка, отправься она в путь одна, поэтому Генриетта не уставала благодарить Создателя, Лита и Леворукого — поодиночке и всех сразу, по правде говоря! — за навязчивую мысль проверить щеколды на окнах замка, да и сами рамы заодно, чтобы наутро отдать распоряжение заменить совсем уж рассохшиеся.
Распоряжения от Генриетты Карлион слуги так и не дождались. Столкнувшись в коридоре с готовой к отъезду (бегству — будем называть вещи своими именами) Айрис, Генриетта задумалась лишь на миг (хотя по прошествии времени пришла к выводу, что не думала вовсе). Одного взгляда на упрямо поджатые губы Айрис и мольбу в серых глазах, ощутимо приправленную испугом, хватило, чтобы понять — в Надоре девушку удержит только запертая на ключ дверь подземелий и глухой тюремщик. Генриетта могла бы поднять шум, помешав сумасбродному отчаянному шагу рвавшейся в столицу герцогини Окделл, но вместо этого уведомила троюродную сестру, что будет её сопровождать. Заартачившейся было Айрис, не желавшей терять ни минуты, она скупо, но достаточно ярко описала перспективы путешествия незамужней одинокой девицы через полстраны, а так же последствия для репутации оной девицы, вздумавшей уехать без компаньонки и появившейся таким диким образом в Олларии, где для распространения слухов достаточно богатой фантазии и злого языка.
Безумный поступок, как теперь считала Генриетта, запустил цепь событий не менее сумасшедшего характера, которые и привели её к роли одной из фрейлин Её Величества Королевы Катарины.
По счастью, дорога была только утомительной, как будто подарила напоследок несколько монотонных спокойных дней, призванных стать переходным периодом к той круговерти, что подхватила их, стоило только наемному экипажу въехать в Олларию. Айрис наотрез отказалась остановиться на одном из уютных постоялых дворов, чтобы привести себя в порядок перед визитом в дом эра своего брата, поэтому на пороге особняка герцога Алва, который Генриетта переступала не без известной доли внутреннего трепета (если не сказать больше — с замирающим сердцем), оказалась чуть растрепанная и совершенно ужасно одетая герцогиня Айрис Окделл. Которая, к тому же, не спала последние сутки, изводясь волнением и изводя свою компаньонку.
Расположившись в гостиной в ожидании появления хозяина дома или герцога Окделла, Айрис то снимала, то надевала перчатки, не оставляя в покое кружевную оборку на юбке. Генриетта присела рядом, накрыв беспокойные ладони девушки своей и слегка сжала, мягко улыбнувшись.
— О, Хэтти! — приглушенно воскликнула Айрис, и Генриетта невольно дернула уголком губ, услышав столь нелюбимое обращение. — А если он не захочет меня принять? Глупая! … Глупая! Глупая! Глупая! Он же просил подождать, а я…
— Айрис, — ласково, но твердо прервала её Генриетта, — что сделано, то сделано. Сейчас нам остается только ждать и довериться расположению Ричарда, в котором я не сомневаюсь, и милости герцога Алва…
…которая весьма сомнительна, — закончила про себя Генриетта, — или слишком экстравагантна, чтобы считаться таковой.
При упоминании имени Первого маршала глаза Айрис зажглись восторгом, а самоуничижительная неуверенность сменилась волнением от предстоящей встречи с предметом обожания.
И встреча эта была… О, Генриетта до сих пор вспоминает тот короткий разговор — настолько ясно он отпечатался в её памяти.
Герцог Алва появился дома ближе к вечеру в сопровождении изысканного кавалера в щегольском камзоле, и холодный тон, в котором он обратился к представившейся ему Айрис, заставил Генриетту на миг задержать дыхание, прежде чем она позволила себе заговорить, коротко обрисовав сложившуюся ситуацию.
Известие о том, что герцог Окделл отбыл с каким-то важным поручением, было…убийственным. Это рушило значительную часть планов, которые составляла в уме Генриетта, занимая бесконечные часы пути в тряской карете. Впрочем, оставалась ещё пара вариантов, но просить о подобном Ворона казалось неуместным и неподобающим.
Заметив, что Айрис начала тихонько всхлипывать (сказывались дорога, ожидание погони, бессонная ночь и вцелом — нервное напряжение последних дней), Генриетта коснулась локтя юной герцогини и со значением, даже чуть болезненно сжала, призывая к необходимости держать лицо. Маневр не остался незамеченным ни герцогом, ни его спутником, вызвав быстрый обмен взглядами, исполненными, как предположила Генриетта, если не откровенной насмешки, то, как минимум, пренебрежительной иронии.
Понять реакцию хозяина дома было можно, но легче от этого не становилось. Особенно, когда герцог Алва предложил Айрис вернуться к родным. Эти слова доконали бедную девочку, и она разрыдалась, судорожно стиснув компаньонку в объятиях, которая даже стала опасаться возможного приступа болезни, погладив Айрис по вздрагивающим плечам.
— Сударь, — продолжая обнимать свою подопечную, начала Генриетта. — Я понимаю, что наш визит не располагает к проявлению вами любезности…
— В точности так, сударыня, — отозвался Алва, небрежно кивнув в знак согласия.
— …однако, я нахожу недопустимым сделанные вами заявления, — Генриетта прервалась, чтобы убедиться, что Айрис дышит хоть и отрывисто, но не болезненно поверхностно.
Герцог воздержался от реплики, однако насмешливо вскинутая бровь и равнодушие синих глаз были красноречивее слов.
Стиснув зубы, Генриетта продолжила, стараясь сохранять спокойное достоинство, что под острым взглядом Алвы показалось ей бессмысленным занятием:
— Хотя бы потому, что делать выводы, не зная всех фактов, как минимум глупо.
Последние слова позвучали более резко, чем хотелось бы Генриетте. Теперь уже изумленно-иронично вскинул брови и сопровождающий герцога щеголь, бросив быстрый взгляд на Алву, по выражению лица которого что-либо прочесть было совершенно невозможно.
— А как максимум? — неожиданно спросил герцог.
— А как максимум — смертельно опасно, — почти мгновенно, хотя и предельно сдержанно ответила Генриетта.
Последовал очередной обмен взглядами между герцогом и его гостем.
— В таком случае, извольте просветить нас. За ужином, — небрежно бросил Алва. — Располагайтесь! Сейчас я распоряжусь. Идемте, Валме. Это надо запить!
О, так щеголь скорее всего виконт Валме, сын графа Валмона — тут же отметила про себя Генриетта, припоминая письма самой старшей сестры. Не то, чтобы она задавалась вопросом личности спутника герцога, просто не сочла необходимым угадывать семью по известным ей фамильным чертам и прочим мелочам, которые скрупулезно выискивала в редких и многословных письмах сестер, наполненных сплетнями, предположениями, обсуждениями дел собственных семей и детей, а так же — и это, пожалуй, было признаком хорошего тона — слухами вокруг полумифической фигуры Первого маршала Талига.
Генриетта уже намеревалась попросить показавшегося в гостиной слугу принести кувшин с водой для умывания, чтобы убрать красные пятна, проступившие на бледном лице постепенно успокаивающейся Айрис, когда герцог вдруг обернулся в дверях.
— Вы не представились, — резко сообщил он, окидывая Генриетту цепким взглядом.
— Я знаю, — не задумываясь, ответила девушка, но тут же склонила голову, признавая вину за бестактность — Простите, сударь.
— Бросьте, — отмахнулся Алва и требовательно (как будто был вправе распоряжаться слугами гостей) уточнил — Имя.
Генриетта хотела бы сверкнуть глазами и, вскинув голову, ответить на бесцеремонную развязность холодно и столь же дерзко, но годы, проведенные в Надоре, приучили её к сдержанности в проявлении эмоций и превалированию рассудка над порывами души.
— Генриетта Карлион, — ровным голосом назвалась она, не опуская глаз.
— Час от часу не легче! — с этими словами Алва покинул гостиную.
Ужин, против требования Алвы, прошел в гробовом молчании. Уюта в царившей за столом тишине было столько же, сколько в замурованном склепе, где на надгробиях оседает пыль времен, крошась и истончаясь в затхлом спертом воздухе.
Айрис была готова отказаться от еды, но Генриетта настояла, чтобы девушка подкрепила силы, поэтому юная герцогиня с неохотой накалывала на вилку кусочки нежного мяса, политого каким-то диковинным, неизвестным Генриетте соусом, явно обязанным своим душистым ароматом целому букету южных трав. Алва, сидящий во главе стола, неспешно потягивал вино, изучающе-равнодушно наблюдая за гостьями поверх бокала. Молчал даже расположившийся по правую руку от него виконт Валме, хотя Генриетта не сомневалась, что в другой ситуации этот человек сыпал бы шутками, готовый легкой болтовней разбить неловкую тишину.
Генриетта, отпив немного воды, стакан с которой любезно поставил по правую руку кто-то из слуг, бесшумно и почти незримо прислуживающих за столом, перевела взгляд на ещё одну присутствующую на ужине персону.
Луиза Арамона.
Алва представил им вдову капитана Лаик, сообщив, что в скором времени она станет их компаньонкой, когда они будут представлены королеве и займут свое место в свите в качестве фрейлин. Айрис пока отреагировала довольно равнодушно, но это безразличие, в достаточной степени вызванное сильнейшим эмоциональным потрясением, должно было скоро смениться деятельным любопытством — Генриетта достаточно хорошо знала свою подопечную, чтобы в этом сомневаться.
Сама же Генриетта испытывала смешанные чувства. С одной стороны, герцог Алва сделал именно то, о чем сама она ни за что не смогла бы попросить. Не в последнюю очередь — из-за репутации маршала, но еще и потому, что письма Ричарда (который — и это стало еще очевиднее в последних посланиях — был весьма осторожен в формулировках) довольно однозначно описывали герцога, как изрядно глухого к чужим просьбам, особенно, когда просивший был чрезвычайно жалок. В том, что сейчас они с Айрис едва ли могут вызвать иные чувства, Генриетта верила с трудом. И это одна сторона монеты, с другой же такая бескомпромиссность решения, принятого за них, невольно раздражала. Хотя опять же объяснялась исключительным карт-бланшем на распоряжение человеческими жизнями, которым обладал герцог, как Первый маршал и властитель Кэналлоа. Генриетта понимала, что должна быть бесконечно благодарна за такое скорое разрешение их неясного будущего и возможность задержаться в столице, однако… Однако подобный карт-бланш безвозвратно изменил слишком многое в её жизни, когда полковник Алва убил Грегори Карлиона выстрелом в упор.
Айрис же готова была внимать герцогу безропотно и принять любую участь, которую он ей уготовил. Генриетта не опускала глаз, когда ей случалось сталкиваться взглядом с Алвой, и не могла не отметить с легкой горечью, что подобная послушность зачарованной Айрис вполне объяснима. Снова припомнились письма сестер, по которым Первый маршал представлялся то ли самим Леворуким, то ли его близким другом, то ли просто безумцем. Красивым безумцем. Сумасшествие обычно отталкивает обывателей, но облеченное в столь впечатляющую оболочку — вызывает и восторг, и отвращение, не оставляя равнодушным никого. И хотя Генриетта оценивала сейчас внешность хозяина дома скорее с эстетической точки зрения, как если бы он являлся предметом искусства, а не живым человеком, хищная грация, присущая любым его движениям, поражала и невольно завораживала. В этом человеке чувствовалась сила, которой он был обязан не столько даже крови и роду (а скандальная репутация предыдущих поколений семьи во многом предвосхищала его собственную), сколько той грани своей исключительности, ключ к которой лежал в совокупности черт характера и свойств личности.
Оставив в покое размышления о герцоге, Генриетта перевела взгляд вначале на Айрис, чтобы убедиться, что та уже вполне оправила, а затем взглянула на будущую компаньонку. Госпожа Арамона не была красавицей, хотя, как отметила Генриетта, в её чертах скорее отсутствовала классическая идеальность, чем присутствовало какое-либо уродство. Обычная внешность непримечательной женщины — глядя на госпожу Арамону, Генриетта очень хорошо представляла себя на её месте лет через двадцать, с поправкой на возможность замужества, конечно.
Правда Луиза Арамона обладала выразительными глазами и совершенно потрясающими волосами. Генриетта гордилась своими косами (пожалуй, это было единственное, что Генриетта признавала в себе безоговорочно красивым), но, по её мнению, они оправданно меркли на фоне изумительного сокровища, которым обладала госпожа Арамона. А еще у неё был чудесный голос, мягкий и выразительный, очень спокойный… Она сама как будто излучала спокойную уверенность, мгновенно расположив к себе Генриетту, и даже Айрис понемногу оттаивала.
После ужина госпожа Арамона побеседовала с обеими девушками в обтянутой сливовым шелком гостиной, после чего Генриетта и Айрис незамедлительно перебрались в её дом.
Прощаясь с гостьями, герцог Алва галантно поцеловал руку госпоже Арамоне, отчего та вспыхнула легким румянцем смущения, и коротко кивнул девушкам, которых удалось в столь короткие сроки устроить в столице подальше от собственного особняка.
— Увы, госпожа Карлион, — со снисходительной насмешкой заметил Алва, — война еще капризнее светской кокетки и не терпит опозданий. Так что душещипательную беседу, призванную разжалобить моё черное сердце, отложим до возвращения.
Генриетта, оправлявшая рукав, выдержала паузу и подняла голову:
— Боюсь, в таком случае её придется отложить навсегда…
— Однако, — деланно изумился герцог с сухим смешком, — освежающая прямота, сударыня. Хотя и безосновательная. Соболезную, но рассчитываю вернуться как можно скорее.
Генриетта сделала глубокий вдох и сглотнула, словно проглатывая оскорбления, которыми с небрежной расточительностью сыпал Алва.
— Навсегда, — повторила она с нажимом и снова вернула себе самообладание и спокойствие, — потому что я не нахожу ничего душещипательного в предстоящем разговоре.
Виконт Валме расхохотался, искренно и от души:
— Госпожа Карлион, позвольте сообщить, что нахожу вас очаровательной, — приблизившись на расстояние шага, он с лукавством во взгляде заглянул в глаза и склонился к руке, оставляя на тыльной стороне ладони легкий поцелуй.
Генриетта резко кивнула, принимая легкомысленный комплимент повесы. Она и без того чувствовала, как зашлось быстрыми гулкими ударами сердце, когда она так откровенно дерзила маршалу, но этот красивый жест грозил стать последней каплей для её благоразумия и спокойствия, которые значительно пострадали из-за стремительно меняющихся обстоятельств последних дней и часов. Девушка словно видела себя со стороны, ощущала свою двойственность: в то время, как одна часть сущности вопила и требовала незамедлительно убраться с глаз долой и забиться в темный угол подальше от всей этой суеты и проблем, вторая, которую она как будто давно вымуштровала, внезапно строптиво взбрыкнула.
— Благодарю, сударь, — пожалуй, слишком церемонно и с ощутимой заминкой ответила Генриетта. — Всех благ, господа.
Она кивнула мужчинам и вслед за Айрис присела в глубоком реверансе. После этого госпожа Арамона в свою очередь попрощалась с Валме и Алвой и, пожелав им доброго пути, вышла. Девушки тихо последовали за ней.
Дома Луиза представила Генриетте и Айрис своих детей, с особой гордостью отмечая старшую из дочерей — Селину, девушку чрезвычайно хорошенькую и столь же милую. Генриетта заметила, что их добрая благодетельница (а Генриетта теперь только так могла относиться к Луизе, безоговорочно согласившейся принять на себя обязанности наставницы двух провинциалок) знакомила дочь с юной герцогиней с затаенным волнением. Однако уже несколькими минутами позже Генриетта и госпожа Арамона наблюдали за перешептывающимися девушками, не скрывая облегчения во взглядах, которыми не преминули обменяться.
С того дня прошла почти неделя. Айрис энергично обживала свой новый мирок, устраивая все в нем по своему вкусу, наконец, вырвавшись из-под диктата властной матери. Она много времени проводила с Селиной, о чем-то шепчась, много гуляя, вышивая и читая.
А Генриетта…скучала. Как оказалось, должность фрейлины не предполагает той степени занятости, к которой она привыкла, поэтому вне прямых обязанностей девушка старалась заполнить свои дни хоть какой-то деятельностью, чтобы не изнывать от тоски и безделья. Девушка готова была поселиться в библиотеке, глотая книги, которыми не располагали книжные полки Надора. Она так же, как дома, много гуляла, хотя территория её прогулок теперь была ограничена коридорами дворца и прилегающего к нему сада. О, Генриетта не жаловалась — дворец был немыслимо большим, а сад — вполне обширным. Но ей не хватало бескрайних просторов северных равнин, отвесных скал, лесов и ветров, рвущих заявки плаща.
Не впервые девушка воскрешала в сердце предательскую мысль о том, что она зря оставила привычный образ жизни, разом бросив все и уехав в столицу. Она словно потеряла себя и не могла теперь найти. С остальными фрейлинами установились пока достаточно ровные отношения, хотя девушки из состоятельных семей Лучших Людей предпочитали не обращать внимания на бывшую приживалку семьи опального герцога. Айрис они пока что снисходительно терпели из-за титула — все-таки кровь и поколения знатных предков были весомым аргументом и вызывали невольное уважение, даже если статус не был подкреплен состоянием А вот не такую уж юную дочь генерала Карлиона, оставившего семью без единого талла, можно было легко игнорировать.
Генриетта не жаловалась на одиночество, она привыкла к нему в Надоре, хотя там все же можно было пробраться на кухню и побеседовать то с кухаркой, то с ключницей, то со старым дворецким, знающим такое множество страшных и занимательных историй, что до сих пор ни разу не повторился — а ведь Генриетта жила под этой крышей с тринадцати лет.
Сейчас ей было уже двадцать три — старая дева, как ни крути. Ни внешности, ни состояния, ни имени — ничего, что могло бы привлечь потенциальных женихов, вздумай Генриетта задуматься о замужестве. Конечно, она могла предложить еще покладистый нрав и умение вести хозяйство, но это что-то значило бы только для тех, кто искал непритязательную жену, которой не похвастаешься в свете, зато будешь спокоен за дом и наследников.
Генриетта тряхнула головой, прогоняя бессмысленные раздумья, и обнаружила, что в своих бесцельных блужданиях и не менее бесцельных воспоминаниях забрела в северную часть сада, где в тени раскидистых вишневых крон притаилась молодая поросль сирени. Деревца едва ли вытянулись выше колена, но уже успели расцвести. А в силу того, что солнце нечасто их баловало, они не успели достаточно окрепнуть и насытиться, чтобы отцвести вслед за сородичами, посаженными на открытой прямым солнечным лучам поляне. Генриетта с улыбкой склонилась к цветам, следуя нелепому, но забавному суеверию в желании найти цветок с пятью лепестками, обещающим удачу.
Отпуская душистую гроздь, Генриетта зацепилась перчаткой за тонкую ветку и осторожно выпутала тонкое кружево, боясь даже дышать. Она приехала в Олларию в старых бархатных перчатках матери, потертых и несколько раз зашитых. Увидев, что надето на руки герцогини Окделл и её спутницы, госпожа Арамона возмущенно ахнула и потребовала немедленно обзавестись новыми. И вцелом сменить гардероб.
Айрис собиралась второпях, а Генриетта потратила на сборы считанные минуты, отправив в саквояж сменную пару белья, чулки и верхнее платье. Госпожа Арамона проинспектировала их скудный багаж, не скрывая обеспокоенности и негодования — хотя, как было очевидно, вдова злилась не на девочек, конечно, а на Мирабеллу Окделл, позволяющую дочери и молодой родственнице одеваться подобным образом.
На следующих же день была вызвана портниха, снявшая с девушек мерки и клятвенно заверившая, что платья будут готовы с самый ближайший срок. Для Айрис правда нашлась пара готовых платьев, и уже вечером юная герцогиня щеголяла обновками, не в силах пройти мимо ни одного зеркала, подолгу разглядывая свое отражение, кружась и ловя краем глаза одобрительные взгляды Луизы и Генриетты.
Генриетта ликовала — Айрис заслуживала счастливой юности, и, если сейчас девушку так радовали новые платья, пусть. Пусть веселится, шутит, играет, пока ей это позволяют легкомысленные семнадцать лет. Сама Генриетта не то, чтобы полагала себя безнадежной и… о, да "достаточно старой" — это весьма точное определение… Так вот, она просто полностью переключилась на Айрис, готовая обойтись минимумом вещей, которыми следовало обзавестись в столице.
Платья были почти готовы, но до тех пор Генриетта носила второе верхнее платье, захваченное из Надора. Черное, с белой вставкой выреза и высоким воротником, закрывающим шею, оно очень нравилось Генриетте строгим изяществом линий. Луиза наряд одобрила, хотя и отметила, что считает необходимым добавить в гардероб девушек немного цвета.
— Оставьте это для Айрис, Луиза, — всего через пару дней госпожа Арамона разрешила Генриетте называть себя по имени, хотя девушка до сих пор внутренне замирала, находя камень преткновения в строгом воспитании, — меня вполне устраивает подобная гамма.
— Глупости, дорогая, — отмахнулась вдова. — Даже думать не смей…
— Не умею, — не удержалась от шпильки Генриетта, сверкнув короткой озорной улыбкой.
Луиза покачала головой с мягким укором во взгляде:
— И все таки нынче весна, скоро лето — двор скоро отправится в Тарнику… Там не до траурных нарядов, милая.
— О, как вам угодно! — подняв обе руки, как бы признавая поражение, ответила Генриетта, не считая нужным ломаться.
Однако перчатки, шали и туфли — на приобретении этих вещей госпожа Арамона все-таки настояла, и теперь на руках Генриетты были тонкие ажурные перчатки. Длинные, до локтя, но девушка собирала их на запястье, чтобы не мешались рукавам.
Впрочем, перчатки были не только данью хорошему тону, но и необходимостью. Генриетта осторожно обнажила левую ладонь и пристально изучила кисть и запястье. Не в последнюю очередь перчатки скрывали легкий загар, который был недопустим при дворе. Но что делать девушке, проводящей значительную часть времени на улице без шляпки и перчаток — дома за повседневными заботами Генриетта не видела в них нужды. И хотя солнце на севере не было таким жарким, как в столице, все-таки лицо и открытые руки девушки слегка обветрились, и теперь она каждый вечер готовила себе бальзам из лимонного сока или молока, чтобы свести с кожи этот явный признак "плебейства".
Снова надев перчатку, Генриетта вдруг широко улыбнулась, запрокинув голову, и с наслаждением вдохнула.
Плетеный шатер вишневых ветвей защищал от прямых жгучих лучей почти летнего солнца, пропуская сквозь листву лишь отдельные слепящие блики. Порыв ветра, взметнувший усыпавшую траву лепестки, как будто нарочито ласково и игриво коснулся лица зажмурившейся девушки, выбившихся из низкого узла на затылке прядей, защекотавших щеку и лоб, отчего Генриетта, фыркнула, как недовольная кошка и торопливо заправила волосы за уши, чтобы ничего не отвлекало.
Она стояла, прикрыв глаза, раскинув руки, готовые к объятиям, и в этот миг немыслимо любила всех людей и все миры Ожерелья. На миг приподнялась на цыпочки, словно тянулась к высоким темным веткам над головой. Чуть покачнулась, потому что новые туфельки слетели с пяток, но удержалась и, прикусив губу, покружилась.
Генриетта считала подобное свое поведение ребячеством, но выше сил и возможностей, выше всех внутренних запретов и правил было сейчас удержаться от искренней широкой улыбки, от тихого смеха.
Да, она все еще не была уверена, что поступила верно, покинув Надор.
Да, она все еще беспокойно спала на новом месте, чувствуя, как тысячи мыслей мечутся в голове, сталкиваясь и беспокоя, требуя обдумывания и решения.
Да, она не загадывала дальше пары дней, потому что слишком мало разбиралась в нынешней ситуации, но подспудно ощущала царившие тревожность и напряженность.
Для паники и чистого в своей первозданности ужаса неизвестности была тысяча тысяч причин.
Но здесь и сейчас Генриетта Карлион позволила себе улыбаться и любить.
Позволила себе быть мимолетно счастливой.
23.05.2014 г.
@темы: тексты, хэдканон, Отблески Этерны, Генриетта Карлион
-
-
20.04.2015 в 01:26В ней столько твоей любви, открытости, отношения к миру и к людям, что, перечитывая, я не могу не проводить параллели и не улыбаться.
Она стояла, прикрыв глаза, раскинув руки, готовые к объятиям, и в этот миг немыслимо любила всех людей и все миры Ожерелья.
В одном только этом предложении столько тебя, что просто
-
-
20.04.2015 в 22:11Спасибо за такие теплые слова