ОЭ: О снах, решениях и дорогах

[katherinemorgan]

Моро рванулся и закричал страшно и отчаянно, как кричат живые существа, теряя дорогих и любимых.

Вынырнув из сна, как из затхлого мутного омута, Ричард резко сел на кровати, стуча зубами, отчаянно пытаясь одновременно и вдохнуть, и затолкать рвущийся из горла беззвучный крик. Юношу трясло, рука дернулась сорвать с шеи незримую удавку, грудь казалась стянутой раскаленным обручем.
Отбросив сбившееся одеяло, Ричард стремительно поднялся на ноги и бросился к окну. Распахнул ставни, перегнулся через подоконник, почти насильно заставил себя вдохнуть.
Влажный ночной воздух успокоил горящее огнем и будто бы кровоточащее горло. Ричард дышал медленно и с наслаждением, радуясь уже тому, что в состоянии это делать, практически чувствуя на языке вкус стылой безлунной ночи, чернильной волной затопившей мир за окном.
Пальцы, стискивающие подоконник, расслабились, колени перестали подгибаться, с каждым глубоким вдохом успокаивалось невыносимо быстро колотящееся сердце.

* * *

* * *

Решение, принятое в тот день в Олларии, стоило Ричарду расположения Людей Чести и той доли скупой любви герцогини Мирабеллы, выказываемой ею своему сыну. Но искренняя убежденности в своей правоте, твердость в вопросах собственной чести и незыблемость налагаемых клятвой оруженосца обязательств перевесили поднявшие было голову внушаемое с детства презрение к Ворону и отголоски былого страха перед эром. Состоялся долгий и неожиданно серьезный разговор, во время которого Рокэ Алва отбросил свою извечную ироничную насмешливость, а Ричард Окделл, кажется, впервые видел перед собой человека, а не образ, вылепленный из обрывков слухов, баек, разговоров о громких победах, лихих и сумасбродных выходках, осуждений и томных вздохов.
Кольцо, тускло поблескивая в отблесках догорающих свечей, лежало на пустой столешнице, приковывая взгляд. И Ричард весь первый час смотрел только на него, запоминая каждый изгиб металлического узора, росчерк молнии и огранку камней. Он отказался сесть в предложенное эром кресло и теперь стоял в шаге от стола, за которым расположился Алва.
Ричард спрашивал. Эр Рокэ отвечал.
В какой-то момент видеть перстень стало почти невыносимо, как будто кто-то дунул в лицо ничего не подозревающему Ричарду едкой пылью, от которой зачесались глаза. Тогда Ричард поднял голову, встречая синий взгляд.
Алва смотрел твердо и холодно. Спокойно.
Больше всего на свете сейчас хотелось попятиться к двери, броситься прочь из кабинета, в коридор, затем на улицу и бежать что есть сил. Куда угодно, но далеко-далеко, туда, где можно закутаться в теплое одеяло, спрятаться и уснуть, не думая о необходимости решать и делать.
Ричард стиснул зубы так, что стало больно. Руки сжались в кулаки, ногти впились в ладони.
Герцог Окделл остался на месте.
И больше не отводил глаз.
Потом были дуэль, скандальный завтрак у Штанцлера и новая военная кампания.
Ричард узнал обо всем постфактум, потому что это время он провел запертым в своей комнате – самый весомый аргумент, приведенный герцогом Алва в споре о том, стоит ли Ричарду Окделлу появляться на улицах Олларии после столь недвусмысленной демонстрации верности своему эру. Явление весьма живого и на редкость здорового Ворона лучше иных доводов свидетельствовало о том, чью сторону предпочел выбрать глава Дома Скал.
Отказ отравить Рокэ Алву, тем не менее, не сделал Ричарда более покладистым в вопросах, касающихся необходимости беспрекословно подчиняться своему эру. Поэтому верный Хуан был вынужден за шиворот отволочь упирающегося и брыкающегося герцога Окделл в его комнату. Ещё днем раньше Ричард был бы в ужасе от самого себя за подобное поведение, но в данный момент не видел ничего зазорного в том, чтобы оттоптать бывшему работорговцу ноги и продолжить доказывать эру Рокэ, что он неправ, оставляя его под замком, как нашкодившего ребенка. Хуан втолкнул "несносного дора Рикардо" внутрь и шумно выдохнул, дважды повернув ключ в замке. Ричард в сердцах саданул по двери ладонью, зашипел от боли и попытался прожечь бесценную древесину взглядом.
Впрочем, тщетность попыток Ричард осознал довольно быстро, да и возмущение Алвой, как всегда решившим все за него, почти улеглось. Стянув сапоги и усевшись с ногами на кровать, Ричард четырежды досчитал до шестнадцати, стараясь дышать как можно медленнее и глубже. Признавать очевидную правоту Первого маршала было обидно, но именно это чувство и заставило Ричарда неожиданно увидеть себя ребенком, дувшимся на взрослого из-за каких-то своих детских горестей. Пожалуй, стоило смириться с фактом, что Рокэ Алва бывает просто прав, и поступает так или иначе, исходя из этого, а отнюдь не потому, что спит и видит, как бы указать оруженосцу его место, высмеять или задеть.
Ещё более неприятно было осознавать, что скорее уж сам Ричард в своих поступках старался показать, насколько он, Человек Чести, лучше предателя и потомка предателя.
Обвинять себя – не самое приятное занятие, и Ричард уже хотел бросить его, но понял, что, начав, не может остановиться. Как камнепад, начинающийся с одного-двух случайных камней, стремительно разрастается до мощной лавины, сметающей все на своем пути, так и первые мысли, потянувшие за собой вереницу умозаключений, стали причиной грандиозного обвала, ломающего, выдирающего с корнем впитанные едва ли не с младых ногтей непреложные истины.
Поймав себя на подобном сравнении, Ричард усмехнулся. В последние годы он успел забыть, насколько прочна связь между Повелителем и Стихией, упустил из виду, что родство проникает в кровь, впитывается в кожу, невидимыми нитями оплетает того, кому предстоит владеть и властвовать. Однажды ночью, много лет назад, Ричард проснулся, всем существом чувствуя странную дрожь. В панике коснулся лба ладонью, но жара не было, и это не мог быть озноб. Выставив вперед руки, словно пытаясь отгородиться от кого-то невидимого, Ричард ощутил чей-то не то вздох, не то стон – словно сама земля на миг вдохнула полной грудью, приподнимая холмы и овраги, широкие дороги и дикие нехоженые тропы. За могучим вдохом последовал долгий выдох. Надорский замок как будто даже просел, скрипнул деревянными рамами, царапнул камнем о камень. Спустя несколько дней герцогиня Мирабелла получила известия о смерти мужа. Ричард стал герцогом Окделлом и новым Повелителем Скал.

Остаток ночи и все утро Ричард провел в болезненно откровенных раздумьях. Сна по-прежнему не было ни в одном глазу, когда вслед за поворотом ключа на пороге возник Хуан с водой для умывания и сообщением от соберано о том, что герцогу Окделлу надлежит незамедлительно явиться в кабинет.
Зачерпнув холодной воды, Ричард с силой провел ладонями по лицу, вытерся полотенцем, поблагодарил Хуана и направился к Первому маршалу, который встретил его известием о походе в Фельп и Ургот.

Варастийская кампания запомнилась Ричарду в первую очередь великим множеством незнакомых лиц. Среди прочих случайных и неслучаныйх встреч и расставаний Ричард особенно ценил знакомство с Эмилем Савиньяком, с которым оказалось неожиданно интересно. Странно, но интересно. Возможно дело в том, что Ричард не привык к подобной манере общения, однако стремительно привыкал, и даже начал находить её занимательной и приятной.
Новая война свела Ричарда с виконтом Валме и Герардом Арамоной.
Впервые встретившись с теперь уже офицером для особых поручений при особе Первого маршала Талига Рокэ Алвы и порученцем Первого маршала, Ричард едва ни шарахнулся что от первого, что от второго. Марселя Валме он помнил по встрече в доме Марианны, а фамилию Герарда на дух не переносил с Лаик. Но данное самому себе слово заставило предельно вежливо кивнуть новым спутникам эра Рокэ и задавить оскорбившееся было такой компанией самолюбие.
Дорога на юг была долгой, и как-то незаметно Ричард почти сдружился с Герардом и нашел общий язык с виконтом, который к середине пути из утонченного столичного щеголя превратился в изрядно похудевшего капитана Валме, завязывающего прямые волосы черной лентой.
С сыном Свина Ричард фехтовал во время остановок, рисовал на песке схемы реальных и воображаемых сражений, обсуждал прочитанные книги и находил все больше и больше причин, чтобы забыть о родстве Герарда и столь ненавистного ему капитана Арамоны.
Отношения с Марселем Валме выстраивались медленнее и на порядок сложнее. Он вызывал у Ричарда внутренний трепет и неприятие уже тем, что принадлежал к представителям богатых выскочек, предпочитающих или не замечать, или снисходительно презирать обнищавших наследников старых дворянских фамилий. Насмешливость, роднившая виконта с Алвой, заставляла Ричарда испытывать неловкость и краснеть, не находясь с подобающим ответом. Вернее ответ находился, но Ричард не решался его озвучить, помня о разнице положений.
Все существенно упростилось, когда однажды не выдержал и озвучил. Виконт Валме оценил неожиданную едкость и точность пылкого заявления Ричарда Окделла, а сам Ричард почувствовал ни с чем не сравнимое облегчение, когда оказалось, что все это время мешала только воздвигнутая им самим незримая стена.
Герцог Алва, если и замечал весьма радикальную для представителя семьи Окделлов смену приоритетов, ситуацию никак не комментировал и лишь иронично вскидывал брови, когда ловил быстрый взгляд своего оруженосца.

* * *

Марсель Валме покинул Ургот на день позже Рокэ Алвы в сопровождении рэя Кальперадо, а герцог Ричард Окделл сорвался следом с опозданием в пару часов и довольно быстро нагнал виконта и его спутника.
Дожди размыли дороги, превратив их в чавкающее месиво. Оставалось ориентироваться по верстовым столбам, являющимся теперь едва не единственным напоминанием о проходящем здесь Урготском тракте. Ливень застил глаза, холодные капли с непонятным ожесточением били по шляпе и укутанным в плащ плечам. Лошади мучились больше людей, вынужденные во имя неизвестной им цели нести своих всадников, утопая в грязи.
Спустя неделю пути им встретился Давенпорт, от которого стало известно хоть что-то происходящее в столице. Новости были, мягко говоря, препаршивые, но хоть какие-то, и то хлеб. Герард отправился обратно в Ургот, а виконт и Ричард вместе с Давенпортом направились в Тронко, потому что "ближе к столице, и там кэналлийцы".
Ещё месяц в седле по осенней распутице, и перед ними раскинулись просторы полюбившейся Ричарду Варасты, которые сейчас были едва ли не более унылы, чем оставшаяся за спиной Эпинэ. В Тронко их встретили Дьегаррон, Бонифаций и полная неопределенность дальнейших действий. Через три дня пришла пора прощаться с Давенпортом, и виконт откровенно бесился от необходимости расставания, что более чем очевидно сказало Ричарду о произошедших с Валме изменениях.
Марсель Валме о чем-то долго беседовал вначале с Дьегарроном, потом с Бонифацием, потом с ними обоими, а сам Ричард, как будто поддавшийся осенней хандре, чувствовал себя маленьким, глупым и ненужным.
Бездействие убивало, отсутствие известий от Ворона – злило. В голове раненым хищником метались мысли, требующие немедленных действий, а тело словно застыло в мороке тумана, наполнилось утомительной ленью, сковывающей и неуместной сейчас истомой.
С самого отъезда из Ургота Ричарда преследовали красочные сновидения, от которых замирало сердце и захватывало дух – то от восхищения и восторга, то от невообразимого страха. Ему снились кровавые закаты, движущиеся башни, обрывки сражений, в которых доводилось участвовать. Однажды приснился Альдо Ракан – Ричард ни разу его не видел, но отчего-то знал, что это именно Альдо. Тот надменно кривил губы, чем-то явно довольный, а Ричард пятился, чувствуя, как его в ужасе трясет от улыбки человека, который мог бы стать для него ослепляющим солнцем.
Проснувшись со сбитым дыханием Ричард, пожалуй, впервые, вслух признался в том, что способность видеть предпочтительнее слепоты. Сделанное шепотом признание успокоило, придавая сил, и, поплотнее закутавшись, натянув одеяло почти на макушку, Ричард провалился в новый сон, полный ярких цветных пятен, солнца, тепла и ощущения счастья.
Когда до Тронко оставалось ехать где-то дней десять, Ричарду приснился взвившийся на дыбы Моро. Моро, бьющий копытом, плачущий почти как человек.
От отчаяния в голосе мориска Ричард едва не разрыдался сам.
Так плохо, как после этого сна, Ричарду еще никогда не было. Заснуть не удалось, и Ричард просидел на кровати, уставившись в одну точку, до самого рассвета, который-то и рассветом назвать язык не поворачивался – небо уже много дней было укутано плотным покрывалом сизо-серых туч, сквозь которые не пробивалось ни единого, даже самого крохотного луча.
В то утро Ричард осознал, что скучает по солнцу почти до боли. А ещё очень скучает по Ворону.

После отъезда Давенпорта Ричард отправился слоняться по Тронко, несмотря на все такую же отвратительную погоду, явно не располагающую к продолжительным прогулкам. Спустился к Расанне, поежившись от гуляющих вдоль реки порывов ледяного ветра, постоял у кромки мутной воды, испещренной ударами ливня.
Закрыл глаза, мечтая о горячем и терпком отваре из северных трав, которым поила его старая Элспет. Он был совсем мальчишкой, когда позволял себе убегать от матери и её удушающей требовательности и прятался на кухне, где Элспет, помнившая еще его деда, была полновластной хозяйкой. Она ставила перед забравшимся на грубо сколоченный табурет юным наследником большую глиняную кружку дымящегося отвара, а сама продолжала хлопотать по хозяйству, время от времени покрикивая на нерадивых служанок. Но иногда садилась рядом и тихонько напевала, как сама называла их, "песни Севера", которые и помнила-то, наверное, нынче она одна. Ричард слушал, затаив дыхание, потому что в этих мотивах – то незатейливых и легких, то почти плачущих и печальных черной тоской – он чувствовал то неуловимое, настоящее, к чему неосознанно тянулся, что искал и больше всего на свете хотел обрести. Ведомый песней, он ощущал простор и мощь Севера, его древнюю историю и забытую магию, незыблемость и одновременно – свободу.

Резкий порыв ветра, едва не лишил герцога Окделла шляпы, одновременно пробуждая от воспоминаний о раннем и почти беззаботном детстве, когда сословные предрассудки значили так ничтожно мало. Ричард нахохлился под тяжелым вымокшим плащом, пытаясь сохранить остатки ускользающего тепла, и уже развернулся, чтобы добраться до горящего камина, обсушиться и глотнуть хоть чего-нибудь согревающего, когда где-то в стороне раздалось тихое ржание.
Ричард повернул голову на звук и обомлел: в сотне бье от берега стоял Моро.
Ричард зажмурился и мотнул головой в попытке избавиться от видений, преследующих его теперь и при свете дня, однако, открыв глаза, с прискорбием обнаружил, что Моро никуда не делся.
- Ну, и где же твой хозяин? – мрачно осведомился Ричард, направляясь к мориску. Остановился на расстоянии вытянутой руки и осуждающе уставился коню в глаза.
Черный жеребец, пугавший оруженосца Первого маршала даже больше самого Первого маршала, вдруг почти жалобно заржал, сделал шаг к Ричарду и положил голову ему на плечо. Ричард застыл, панически осознавая, что случилось что-то немыслимо ужасное. Руки сами собой потянулись обнять Моро, и эта закатная тварь позволила. В глазах закипели слезу, и Ричард уткнулся лицом в спутанную гриву Моро, шепча какие-то глупости, успокаивая то ли коня, то ли себя.
Сколько они так простояли под снова зарядившим нудным ливнем, сказать сложно. В какой-то момент Ричард понял, что шляпа давно тряпкой упала к ногам, а волосы вымокли, превратившись в темно-русые сосульки. Рвано вдохнув и отстранившись, Ричард посмотрел в полные тоски глубокие темные глаза Моро и твердо сообщил:
- Подожди меня здесь.
И, забыв о валяющейся в грязи шляпе, оскальзываясь через раз, путаясь в мешающем сейчас плаще, ринулся в город. Попытался найти Марселя Валме, чтобы сообщить о необходимости незамедлительного отъезда, но тот опять куда-то делся и опять, кажется, к Дьегаррону. Ричард отчаянно искал и не находил в себе сил терпеливо дождаться возвращения виконта, его словно в спину что-то подталкивало, тянуло вперед крепкой цепью, намертво прикованной одним концом к сердцу.
Ворвавшись в комнату, он бросил в сумку единственную чистую рубашку, пару пистолетов и кожаный мешочек с порохом, схватил кинжал и шпагу и не забыл завернуть на кухню, чтобы захватить хлеба, мяса, яблок и флягу с водой.
Последние капли терпения ушли на то, чтобы сесть и написать обстоятельную записку виконту Валме, сопроводив объяснения искренними извинениями за то, что так и не сумел дождаться.
Вручив сложенную бумагу слуге и едва ли не с кинжалом у горла потребовав передать только лично в руки, Ричард Окделл вылетел на улицу и устремился к Расанне, где оставил Моро.
- Ну, вот он я, - переводя дух, сообщил Ричард коню. И, как обычно внезапно, сообразил, что не имеет ни малейшего представления, позволит ли Моро оседлать себя кому-то кроме своего соберано. То, что он позволил объятия оруженосцу соберано, еще ни о чем не говорило.
Но Моро, кажется, вообще сейчас не волновали подобные вопросы, потому что он не проявил ни малейшего неудовольствия, когда Ричард приторочил к седлу сумку и, затянув подпругу и подтянув стремена, робко осведомился:
- Можно?
Моро только коротко всхрапнул и заржал. Ричард принял это за выражение согласия и на удивление легко забрался в седло. Почти взлетел. Видимо уроки Алвы все-таки не прошли даром.
Ричард взял в руки уздечку, наклонился вперед, похлопал мориска по шее и пообещал:
- Мы его вернем, где бы он ни был. Давай, вперед.
И Моро сорвался в галоп.

Ричард не имел ни малейшего представления, куда он едет, но полностью доверял Моро, который просто обязан был привезти его к своему хозяину. Конечно, была догадка, что они направляются в Олларию, но она ощущалась пока смутным предчувствием надвигающейся грозы.
Здесь и сейчас, сквозь дождь и бьющий в лицо ветер Ричард мчался вперед, чувствуя за спиной незыблемую мощь скал. Сонную одурь предыдущих сырых дней как рукой сняло, Ричард вдыхал свежий влажный воздух, который перестал забивать горло тягучими сгустками, и чувствовал себя живым и почти всемогущим. Реальность, перестав скрываться в плотном коконе туманов, предстала во всем блеске острых ясных граней. Даже дорога как будто стала лучше, но Ричард счел, что причина тому – приближение к столице. И не столь важно, что до Олларии ещё ехать и ехать.
Самонадеянно было бы считать иначе, заключил Ричард, хотя подчас и казалось, будто сама земля, чувствуя настоятельную потребность вмешаться, решила прийти на помощь.
Самонадеянно, напомнил себе Ричард, слушая звучащий иногда в ушах далекий раскатистый гул.
А скалы пели.
Повелитель проснулся.

04.05.2013 г.